Русская Православная Церковь ХХ век
4 марта

К. П. Победоносцев

Вопрос о церковных реформах в течение многих десятилетий входил в число табуированных. Оберпрокурор Святейшего Правительствующего Синода К. П. Победоносцев искренно полагал, что именно в Церкви «хранится необходимый России “запас простоты”, надеялся, что духовные средства позволят обойтись без переустройства “учреждений”». По мнению Победоносцева, любые разговоры о реформировании строя церковного управления мешали «нормальному» течению государственной жизни, поскольку Церковь и царство в России представляли собой нераздельное целое. Именно поэтому он считал принципиально недопустимым пересмотр петровской синодальной системы, почти за 200 лет своего существования ставшей вполне традиционной.

Конечно, и светские власти прекрасно понимали актуальность религиозного вопроса. Доказательством может служить политическое завещание председателя Комитета министров Н. Х. Бунге, еще в 1890-х гг. на первый план ставившего «вопрос о введении широкой веротерпимости».

Однако проведение любых мероприятий в этом направлении предполагало прежде всего дарование прав и свобод главенствовавшей в стране конфессии — в том числе права на самостоятельное, свободное от мелочной регламентации и опеки решение внутрицерковных вопросов. Иначе говоря, необходимо было ослабление государственного контроля.

Но понятный в теории вопрос непросто было перевести в практическую плоскость — ведь на протяжении почти двух веков Русская Православная Церковь существовала в теснейшей зависимости от государства и представить последствия даже частичного пересмотра синодальной системы при всем ее несовершенстве было непросто. Это представляло тем большую трудность, что за XVIII и XIX вв. она стала частью единой системы управления империи и ее изменение неминуемо повлекло бы за собой цепную реакцию, вызвав необходимость реформы других звеньев.

Привычка опираться в трудных случаях на государственную помощь создавала дополнительные проблемы в случае изменения церковно-государственного устройства.

Все это необходимо учитывать, когда заходит речь о событиях, предшествовавших и сопутствовавших церковным реформам начала XX в.

1918 год – Поместный Собор издал определение, в котором дал ответ на декреты новой власти о браке.

Собор заявил, что брак, освященный Церковью, не может быть расторгнут гражданской властью. Если Церковь не расторгла брак, а православный все-таки вступил в новый, гражданский, то стал повинен в многоженстве и прелюбодеянии.

В марте 1954 года – Заведующие отделами пропаганды и науки ЦК КПСС совместно подготовили на имя Н. С. Хрущева докладную записку «О крупных недостатках в естественно-научной, антирелигиозной пропаганде».

Стабильность в церковной жизни, о которой ранее докладывал Г. Г. Карпов, менее всего устраивала власть. Хрущева не надо было ни в чем убеждать. Никита Сергеевич имел большой опыт антицерковной работы. Он был организатором так называемой «ликвидации унии» в 1946 г., за которой последовало «добровольное» воссоединение греко-католиков с Московской Патриархией (отголоски тех событий принесли много горя православным на Украине в начале 1990-х гг.). Кроме этой масштабной акции он участвовал в 1930-е гг. в закрытии и уничтожении храмов Киева и Москвы.

Некоторые исследователи, называя его «революционным романтиком», отстаивают положение, что Хрущев искренне верил в возможность скорого построения коммунизма, в котором не должно было быть места религиозным предрассудкам. В это верится с трудом. Забегая вперед, приведем яркий пример.

В августе 1959 г. Москву посетил известный итальянский гуманист мэр Флоренции Джорджо ла Пира. Он был принят Хрущевым, затем неоднократно писал советскому лидеру. В одном из писем ла Пира, датированном 14 марта 1960 г., можно прочесть:

«Уважаемый господин Хрущев, от всего сердца желаю Вам скорейшего выздоровления. Вы знаете, я уже писал Вам об этом несколько раз, что я всегда молился Мадонне, нежной Матери Христа, к которой Вы с юношеского возраста относились с такой любовью и такой верой, чтобы Вы могли стать подлинным создателем “всеобщего мира” в мире». (Это письмо не дошло до адресата, оно было задержано в советском посольстве в Италии и позже передано в МИД.)

Вряд ли ла Пира стал бы придумывать это, скорее всего, подобный разговор состоялся при их встрече. Важность этого факта — в дополнительных штрихах к портрету Хрущева: рассуждать о вере — и искоренять ее более искусно, чем в довоенные десятилетия; бороться со «сталинским наследием» — оставаясь при этом человеком прежней системы по духу и плоти.

Е. А. Фурцева

Отмечалось, что определенная часть советского общества относилась индифферентно к масштабам кампании, а демократически настроенные «шестидесятники» считали, что в СССР может быть построено справедливое, социально ориентированное государство, где христианству не будет места. Важную роль сыграли и кадровые перестановки. К Е. А. Фурцевой, Л. Ф. Ильичеву, и ранее выражавшим недовольство прежним государственно-церковным курсом, прибавилась ретивая молодежь — А. Н. Шелепин, В. Е. Семичастный, А. И. Аджубей. Комсомольские вожаки стремились к решительной борьбе с Церковью, предлагая ликвидировать ровное отношение с ней как сталинское наследие. А сам «волюнтарист-романтик» Хрущев считал, что в период перехода СССР к предкоммунистическим отношениям распространение научных знаний и изучение законов природы не оставляет места для веры.

Власть не могла не учитывать и значительно выросшую религиозность вышедших на свободу узников ГУЛАГа. Советские лагеря оказались своеобразным очагом распространения христианства. Религиозность среди заключенных всегда была очень высока. Историк и публицист Владимир Осипов свидетельствовал, что почти все молодые люди, посаженные с ним в лагерь в конце 1950-х — начале 1960-х гг., входили туда марксистами, выходили же на свободу христианами. Сам Осипов в момент ареста в 1961 г. за распространение самиздата был сторонником «югославского варианта» социализма, а после освобождения в 1968 г. из лагеря основал нелегальный религиозно-националистический журнал «Вече». По его словам, «недаром концлагерь официально называется исправительно-трудовой колонией. Приходят атеистами, уходят христианами. Исправились…» Подобную эволюцию пережили и шесть членов подпольной организации московских студентов, разгромленной в ноябре 1958 г. Ее руководитель Юрий Машков позднее писал, что он и его единомышленники проделали в лагере духовный путь от марксизма «еврокоммунистического толка» к религиозной вере. В их числе был и Б. Хайбулин, ставший в 1970-е гг. иеродиаконом Варсонофием, известным правозащитником.

Обращение к христианству в лагерях в значительной степени проходило под влиянием сотен заключенных священников. Е. Вагин на основе собственных впечатлений писал: «Их вера, очищенная и просветленная страданием — не только личным, но и глубоко переживаемым страданием всего русского народа, — зажигает молодые души, ведет их в ограду церкви. Видимые плоды их молитвенного подвига, совершаемого десятилетиями в тюремных застенках и за колючей проволокой, — все увеличившееся число религиозных обращений в лагерях. Поэтому с полным основанием мы можем назвать советские лагеря для политзаключенных одним из очагов духовного возрождения».

Изживание страха привело к активизации верующих. Так, в 1955 г. в Совет по делам Русской Православной Церкви поступило 1310 ходатайств и обратилось 1700 просителей об открытии храмов, а в 1956 г. было на 955 ходатайств и 599 просителей больше.

Важнейшей причиной изменения курса стала и экономическая. Именно жесткий контроль за финансовой деятельностью Церкви ляжет в основу «церковной реформы».