В юности я любил бродить по старой Москве. Однажды в июньский полдень я шел вдоль стены Донского монастыря и встретил старушку, которую о чем-то спросил. Неожиданно поклонившись мне, она ответила:

С тех пор вся громада монастырских стен и башен покоится в моем сознании именно на этих словах, и более крепкого основания я представить себе не могу. Камни старой Москвы похожи на камни моста, ведущего в прошлое. Прикосновение к их трещинам, как некогда прикосновение апостола Фомы к ранам Христа, смывает робкую и ненужную память, на место которой вместе с прощением приходят Вера, Надежда, Любовь. Камни молча рассказывают о том, что знают, но есть и говорящие камни. На одном могильном кресте я нашел надпись: "Прохожий, помолись об нем". Я прочитал эту надпись вслух зимой. Слова оказались горячими. Я видел, как рядом с моим лицом от них косо шел пар. Теперь я точно знаю, что кирпичиком каждого чуда является слово, потому что правильно произнесенное слово имеет молитвенный смысл. Люди долго собирают такие слова, они жизнь притягивают, и душа к ним летит мотыльком.

Однажды я зашел в пустую, тихую церковь, где закончилась служба, и долго ходил по ней, ища икону "Всех Святых", чтобы поставить свечу. Наконец, я обратился за помощью к пожилой женщине, подметавшей пол.

- Да вот же они, милый, все святые перед тобой стоят, - сказала она и широко мазнула рукой по церковным сводам. От очевидной простоты ее слов во рту у меня сделалось совершенно сухо, а на месте перепутанного сознания стало светло и свободно. В пору моей юности я еще не знал таких ответов, но кто-то очень бережно подводил меня к ним. Тогда я еще не знал, что жизнь прекрасна и человеку очень важно не перекусить зубами ее сладкий корень, когда мучает голод. Тогда я еще не встретил никого из тех, кто потом принес мне слова, как высший дар и чудо, и я еще не знал имени одной молодой женщины, которая всегда молча уходила кормить голубей, если кто-то обижал ее. Я не знал, что, провожая меня в дорогу, она будет шепотом читать "Отче наш" и ее слова будут похожи на падающие капли воды, что рот у нее при этом будет темным, а позабытые опущенные вдоль тела руки - тяжелые и холодные. Я не знал, что время размышлений одиноко, час веселья страшен и что жизнь человека была бы совсем пустой, если бы не было у него покаяния. Я еще ни разу не спросил себя:

- Где ты был, когда было пусто у тебя на душе? - и я не знал, что душа человеку дается минимум на двоих, а боль - это просто напоминание. Я не знал, что одинокий след на дороге очень похож на след Божий и что дороги в конце эпох пустеют и никуда не ведут, а звезды над ними горят ярче от того, что все сущее жаждет Бога. И все это было рядом со мной и неслось навстречу в шумном потоке жизни, не смешиваясь с ним, потому что было оно светом, который был ближе ко мне, чем я к себе сам.

Во времена своей юности я еще не знал, что полюблю Россию только за то, что русский человек, спотыкаясь и падая, всякий раз попадает в еще теплый след Христа, только что прошедшего по этой самой дороге, где не суждено им разминуться на этом пути до конца. Не знал я и того, что ответ на все вопросы, которые я задам себе в жизни, заключен в словах случайно встреченной у монастыря старушки, которая, поклонившись мне, сказала глазами, полными любви:

Это последний рассказ, который написал Виктор Игоревич Бесфамильный перед смертью. Господь призвал его в самом расцвете сил. Помолитесь о рабе Божием Викторе.