Житие преподобного Сергия Радонежского показывает, на какую высоту способен подняться русский человек, просвещенный Словом Христовым. Преподобный Сергий, не оставивший после себя ни одной книги, стоит у истоков всей русской культуры Московского периода, открывает дверь, ведущую из глухой подмосковной тайги прямо в глубину Божией премудрости. И деятельность его тем более видится нам чудесной, что мы не можем разделить в ней плоды Небесной помощи и его собственных трудов. Сергий всю жизнь старался уйти от мира, не принимать на себя решение судеб окружавших его людей, не вмешиваться самочинно в происходящие вокруг события. Однако все бытовые и исторические подробности эпохи сходятся в его житии, и кажется, нет такой стороны русской жизни второй половины XIV века, которую бы он не освятил, где бы не осталось следов его благословения. Если же вспомнить, каково было это время, то выяснится, что преподобный Сергий стоит не только в начале русского Просвещения, но и знаменует собой русское Возрождение в самом высоком его смысле.

При беспристрастной оценке исторических событий порой открываются неожиданные вещи. Сопоставляя русское и европейское Средневековье, видишь, что возрождение культуры в России началось едва ли не раньше, чем в Европе. И что уж совсем удивительно, это Возрождение носило христианский характер, в то время как европейское Возрождение было, в сущности, возрождением язычества и началом отступления от христианства. Русь, придавленная татарщиной на протяжении более двухсот лет, не могла бы сохранить свои традиции, свое культурное поле без веры, без опоры на Церковь.

Русская действительность с 1237 года не располагала к гордыне. Ценность отдельной человеческой личности в условиях татарского ига была предельно низкой. Рассуждения о способности этой личности повлиять на историю, изменить ее ход, наверное, вызвали бы горькую усмешку. Ни последний холоп, ни великий князь не могли надеяться устроить по собственной воле даже свою судьбу. Благосостояние и жизнь любого человека на Руси зависели от исхода соперничества за ханский престол, благосклонности или самодурства ордынских наместников, колебаний цен на мировом рынке работорговли, падежа скота или неожиданной засухи в Великой степи. Одна Церковь могла свободно не признавать над собой власти Орды. Не вмешиваясь напрямую в политический процесс, она помогала людям сохранить веру в свои силы. Перед лицом хана падали ниц даже князья, но перед Богом каждый человек был свободен. Упование на Бога давало не только надежду на загробное спасение, но и твердый фундамент для земного государственного и хозяйственного строительства, потому что всякий желающий спастись в будущей жизни должен был "поработать Богу" и "до конца претерпеть" все тяготы в настоящей. Плодом такой работы и такого терпения и была вся жизнь преподобного Сергия Радонежского.

Житие его, удивительно мягко и живо написанное Епифанием Премудрым, дает нам ключи к разгадке множества тайн русской культуры и русской интеллигенции. С самого начала своей жизни, еще даже до земного рождения, Сергий (до монашества Варфоломей) отмечен небесными знамениями. Он трижды кричит во время литургии, находясь во чреве матери, отказывается брать ее грудь в постные дни, не принимает молока от кормилицы. Родители его ясно осознают, что в их семье происходит возрастание святого. Однако же им не приходит в голову каким-то образом возвысить своего ребенка, отделить его от других на основании проявившихся в нем талантов. Культ вундеркинда до сих пор с трудом прививается в русской традиции воспитания. Знамения, таланты и сама святость даются человеку от Бога, и потому родители, а вслед за ними и повествователь прежде всего прославляют Создателя, а потом уже любуются творением. Варфоломея в детстве оберегают, но не более, чем следует лелеять каждого ребенка. Его не освобождают ни от домашнего труда, ни от повседневных обязанностей, ни от школьного обучения.

Любой человек, даже святой, не представляет собой идеала земного совершенства. Столь важная для подвижника вещь, как грамота, дается ему хуже, чем братьям. И все окружающие мягко, но настойчиво требуют от него усилий и старания в учебе. Преподобный как будто не оправдывает их ожиданий. В житии прямо говорится, что Варфоломей учился читать "не прилежно" и "не слушал учителя". Такое отношение к учебе не одобряется, но искупается тайной молитвенной просьбой мальчика к Богу. Чудесное исполнение этой просьбы не должно наводить нас на мысль о пренебрежении к труду (им наполнена вся жизнь Преподобного). Здесь, скорее, нужно видеть проявление равной милости Бога ко всякому просящему. Школьный период жизни Преподобного более всякого другого развенчивает мысль о каком-либо превосходстве святого над прочими людьми. Для русского возрождения, для русской культуры чужда мысль о заранее избранной "духовной элите", предназначенной для власти или руководства "невеждами". Сергий сам был подобным невеждой, а получив доступ к премудрости, никогда не забывал, Кому она принадлежит.

Не забывал он и послушания, первой добродетели всякого свободного от своеволия христианина. Имея перед собой уже ясно видимую жизненную цель, монашество, он, тем не менее, смиряет себя ради отца и матери, оставшись ухаживать за ними. Все, кто привык говорить о том, что монашество учит человека презирать семью, найдут в этой главе жития пример того, как первое исходит из второго. Здесь пример Преподобного побуждает нас не пренебрегать сегодняшними обязанностями, как бы важны и велики ни были наши планы. Человек по-настоящему верующий никогда "не пройдет по людям" ради исполнения своего самого "высокого" желания, но, напротив, охотно "наступит на горло" себе, когда увидит нужду ближнего. Преподобный Сергий, вся жизнь которого была великой жертвой Богу, начал свой подвиг с малой жертвы своим родителям и, что особенно важно, сделал это с радостью.

С радостью же он приступает и к осуществлению цели своей жизни, постижению Святой Троицы. Поражает философский размах этого труда. Догмат о Святой Троице - труднейший для понимания в христианстве. Он никогда не был полностью раскрыт не только в Киевской Руси и в Европе, но и в самой Византии. Именно на почве учения о Святой Троице в христианстве возникали самые серьезные расколы и ереси. Высота тайны Триединого Божественного Существа, казалось, должна была испугать человека, с таким трудом научившегося читать. Однако преподобный Сергий берется за проникновение в нее так же решительно, как уходит из мира. Заметим, свой храм в лесу он строит и освящает вместе с братом еще до пострижения в монахи. Идея строительства и самая тяжелая часть труда принадлежат ему, однако он отказывается от дерзости самовольного поиска истины и ждет, пока старший брат не решит, кому будет посвящен храм.

Пройдя через тяжелый период одинокого подвижничества, Сергий оказывается перед необходимостью устройства общежительного монастыря. Его более всего тяготит необходимость начальствовать над братией, распоряжаться по хозяйству, руководить их духовным деланием. Епифаний пишет, что Преподобный "без лености братии, как купленный раб, служил: и дрова для всех колол, и толок зерно, и жерновами молол, и хлеб пек, и еду варил [...]; обувь и одежду он кроил и шил; и из источника воду в двух ведрах черпал и на своих плечах в гору носил и каждому у кельи ставил".

Особенно примечателен рассказ о том, как преподобный Сергий выстроил одному из пожилых братьев крыльцо, взяв за работу решето гнилого хлеба. Кому-то это может показаться юродством, но если вспомнить, что в обители тогда был голод и монахи роптали на игумена, требуя от него разрешения собирать милостыню, такой поступок становится понятным. Только своим личным примером учитель мог убедить учеников в том, что хлеб нужно добывать трудом собственных рук. Это правило остается верным и для нынешнего времени.

Рассказ о голоде напоминает нам еще об одной черте характера святого - о его терпении. При том гармоничном сочетании труда и молитвы, которое было присуще Сергию, он ничуть не тяготится бедами и скорбями, посещающими монастырь. Не спешит скорее разрешить их, хотя сознает, что имеет для этого возможности. Он доверяет Богу до самого конца и тогда, когда не прозревает явного смысла событий. В результате хлеб в обитель привозят ангелы, а родник пробивается на самой вершине холма. Возвратившийся в монастырь старший брат пытается затеять в церкви спор о первенстве в монастыре. Преподобный уходит от этого спора. Уходит в буквальном смысле слова, не пытаясь противостоять, не произнеся ни слова, не требуя заступничества митрополита или князя, даже не прося Бога восстановить справедливость. Прожив год на реке Киржач и основав новый монастырь, он также легко возвращается, когда братия слезно умоляет его об этом. Преподобного настолько трудно смутить, что когда крестьянин, пришедший издалека посмотреть на прославленного игумена, отказывается узнать Сергия в оборванном старике, копающем грядки, он только ласково отвечает: "Не печалься! Что ищешь и чего желаешь, тотчас даст тебе Бог".

Монашество отрекается от мира, но не от людей в нем. Преподобный бежит от человеческой славы, но приветлив к людям и скор на помощь. Для него равны и несчастный отец, принесший умершего сына, и великий князь Дмитрий, идущий на битву с Мамаем. В связи с Куликовской битвой политическая роль Сергия проступает очень отчетливо. Его благословение русского войска на брань придает сражению духовный характер. Все воины становятся не только защитниками Русской Земли, но и мучениками за веру. Даже иноки берут в руки оружие. Преподобный Сергий принимает всю ответственность за исход сражения, решительно связывая судьбу русской церкви с удачей княжеского похода. О победе открыто служится многочасовой молебен. Но вот победа одержана, и князь с митрополитом Алексием просят святого принять сан епископа, а потом и митрополита. И Преподобный также решительно отказывается, обещая в случае повторения просьбы уйти в леса, "туда, где его никто не сыщет". Одно дело - стоять за правду, другое - принимать почести.

Нельзя не сказать и о рукотворном наследстве преподобного Сергия. Кольцо монастырей, опоясавших Москву и осветивших дикие северные дебри, отковано в Лавре. История каждого из них - это история его основателя, часто ученика Преподобного, или же послушника его учеников. Через столетие после смерти святого мы уже видим поразительное разнообразие типов подвижничества - от преподобных Иосифа Волоцкого и Пафнутия Боровского до преподобных Нила Сорского и Кирилла Белозерского. К этому многоцветью Сергий тоже приложил свою руку. Он открыл возможность различных духовных путей к единой цели, и это доказывает, что Преподобный основал в Лавре не партию, не орден, а братство христиан, главная задача которых подчиняться не людям и уставам, написанным людьми, но самому Богу. И как братья все его ученики не похожи друг на друга, но чем-то неуловимо напоминают отца. Преподобный Сергий почти на 400 лет определил общий тип русской святости, а когда время совсем уже изменилось, его достойным наследником явился преподобный Серафим Саровский.

Надо отметить, что преподобный Сергий оставил нам в наследство не авторитет, а пример. Пример не только для подражания, но и для измерения. Учивший всю свою жизнь умеренности во всяком деле духовном и земном, Преподобный сам стал мерой нашей культуры. Его житие позволяет проверить соответствие сегодняшних науки, искусства и школы их небесным образцам. Результаты наших измерений, возможно, будут неутешительны, но отчаиваться, наверно, не стоит. Ведь такая мера дается не каждому народу.