Три служения Константина Леонтьева

Константина Николаевича Леонтьева (1831–1891), в монашестве Климента, часто называют гениальным мыслителем – и он действительно им был, именуют талантливым дипломатом – и это правда, точно так же, как и то, что он был прекрасным писателем, публицистом, врачом, переводчиком и цензором. Наследие леонтьевской «разнопородности» (В. Розанов) изучают историки и философы, богословы, литературоведы, социологи, культурологи, политологи и представители других научных специальностей.

Так что же такое «Леонтьев» для русской цивилизации? Чтобы понять это, необходимо обратиться к его сочинениям, и прежде всего к той его работе, в которой он писал о диалогах Платона «Государство» и «Тимей». Греческий историософ и его собеседники «пришли к… выводу, что в государстве и в душе каждого отдельного человека имеются одни и те же начала, и число их одинаково» – три; а также, что государство (в широком смысле цивилизации) может быть «признано справедливым в том случае, если каждое из трех его сословий выполняет в нем свое дело»[1]. Эта схема Платона («жрецы, воины и труженики»), как справедливо отмечал Леонтьев, «в простом схематизме своем приложима… ко всем временам, ко всем нациям, ко всем культурам». Она находила свое воплощение, например, в современном Платону Египте, в «религиозно-воинственном состоянии Персии, отчасти в современном же богомольно-казарменном строе Спарты», а позднее – в Риме, «где воин-царь стал богом; в Византии, где преобладало священство ученостию и умом; еще несколько более ясное в старой России (православной, дворянской и крепостной)… в романо-германском мире», где проявилась в феномене «молящихся, воюющих и трудящихся». Платон настолько точно описал строение цивилизации, что к ней «можно прибавить многое, но существенно расстраивать ее трехосновный план нельзя». Составляя свой идеальный план для греческих республик, Платон по сути больше взял в свою теорию реальной жизни, чем придумал теорию для воплощения в жизнь. Леонтьев был уверен, что, если миру предстоит еще произвести на свет новые цивилизации, эта трехосновностъ, пусть в новом и более сложном виде, опять даст себя знать: «духовное рассуждение, храбрость и власть, вещественный труд и повиновение» неотделимы от феномена цивилизации[2].

Необходимо подчеркнуть, что представление о том, будто внутри каждой цивилизации наличествует три основных вида служения, было характерной чертой всей леонтьевской историософии 1871–1891 годов, то есть наиболее зрелого ее периода. Собственно говоря, обращение к Платону было именно поиском аналогий своему собственному мышлению, а не заимствованием идеи эллинского философа. Для Леонтьева вообще было характерно постоянное самоуничижение при сравнении себя с другими мыслителями; это – следствие его внутренней христианской борьбы (по слову Евангелия: «Егда сотворите все повеленная вам, глаголите, яко раби неключими есмы» (Лк. 17: 10)). Так, он готов был признать за Н.Я. Данилевским открытие феномена цивилизаций (культурно-исторических типов), хотя пришел к этому независимо от него и даже несколько ранее; всячески возвышал своего молодого друга В.С. Соловьева, хотя в ряде своих интуиций был на порядок гениальнее его и т.д.

Яркой иллюстрацией того, насколько все мышление Леонтьева было проникнуто идеалом трех служений, является его рассказ о прогулке с приятелем по Петербургу: «В это время мы были уже на Аничкином мосту или около него. Налево стоял дом Белосельских… за ним по набережной Фонтанки видно было Троицкое подворье… а направо на самой Фонтанке стояли садки рыбные… и видны были рыбаки в красных рубашках. Я указал Пиотровскому на эти садки, на дом Белосельских и на подворье и сказал ему:

– Вот вам живая иллюстрация. Подворье во вкусе византийском – это Церковь, религия; дом Белосельских вроде какого-то “рококо” – это знать, аристократия; желтые садки и красные рубашки – это живописность простонародного быта. Как все это прекрасно и осмысленно!..

– Как вы любите картины! – воскликнул Пиотровский.

– Картины в жизни, – возразил я, – не просто картины для удовольствия зрителя: они суть выражение… внутреннего высокого закона жизни, такого же нерушимого, как и все другие законы природы…»[3] (выделено мною. – М. Е.-Л.).

Леонтьев применял индуктивно-дедуктивный метод мышления, совмещая анализ истории как посредством перехода от общего к частному (свою теорию трех служений он применял к изучению реальных фактов), так и посредством перехода от частного к общему: представление об этих трех цивилизационных служениях (религия, культура и государство) вписывается в идею о трехфункциональности исторического развития, характерную для целого ряда исторических традиций.

Так, вся ветхозаветная история пронизана трехчастной системой, представленной первосвященниками, пророками и царями: как писал святитель Иоанн Златоуст о служении Израиля, «одно было помазание, но три дара, один рог, но троякая благодать; ибо помазывались священники, цари и пророки»[4]. Согласно блаженному Феофилакту, цари-волхвы Мельхиор, Каспар и Вальтасар принесли родившемуся Христу соответственно: «золото – как Царю, ливан – как Богу, смирну – как смертному человеку»[5], и именно эти три достоинства Христос Сам в Себе признавал: «Или не читали ли вы в законе, что в субботы священники в храме нарушают субботу, однако невиновны? Но говорю вам, что здесь Тот, Кто больше храма» (Мф. 12: 5–6) – Бог; «Царица южная восстанет на суд с людьми рода сего и осудит их, ибо она приходила от пределов земли послушать мудрости Соломоновой; и вот, здесь больше Соломона» – Царь; «Ниневитяне восстанут на суд с родом сим и осудят его, ибо они покаялись от проповеди Иониной, и вот, здесь больше Ионы» – Человек-Пророк (Лк. 11: 31, 32). Таким образом, Христос несет в Себе служения первосвященника Аарона, царя Соломона и пророка Ионы.

Знаменитый представитель александрийской школы Ориген первым в христианской мысли развил присущее для апостола Павла различение в каждом человеке духа, души и тела (см.: 1 Сол. 5: 23) в так называемый «аллегорический метод» познания. Он включает в себя телесный (буквально – исторический; ср.: государство), душевный (нравственный; культура) и духовный (мистический; религия) разряды. Влияние оригеновской мысли на все последующее развитие Византии, Европы и России столь велико, что по сию пору, оперируя представлениями о прямом (буквальном) и переносном смысле и о соответствии каких-либо высказываний определенному «духу», сами того не замечая, мы пользуемся методологией этого жителя эллинистической Александрии II–III веков…

В Византии теория трех функций проявилась в знаменитой идее симфонии, которая приобрела законченную форму в «Эпанагоге»: «так как государство, наподобие человека, состоит из частей и членов, то наиважнейшими и необходимейшими членами являются царь и патриарх, почему мир и благоденствие подданных и зависит от единомыслия и согласия царской и патриаршей власти»[6] (выделено мной. – М. Е.-Л.).

В Европе подобное трехчастие было известно уже из вольного перевода трактата Боэция «Утешение философией», сделанного в конце IX века английским королем Альфредом Великим («jebedmen», «fyrdmen», «weorcmen» – «люди молитвы», «конные люди», «люди труда»); в X–XII веках встречается у прозаика Эльфрика, в «Поэме» епископа Адальберона Ланского, адресованной королю Роберту Благочестивому Капетингу («oratores», «bellatores», «laboratores» – «молящиеся», «воюющие» и «трудящиеся»), у Эадмера Кентерберийского (притча об «овцах», «псах» и «быках») и у Герарда Камбрейского. Реальная организация западного общества соответствовала этой схеме в X–XIII веках (деление на духовенство, дворянство и «третье сословие», в рамках которого объединялись все, кто не принадлежал к первым двум), что отметил К.Н. Леонтьев, который писал, защищая разряды Данилевского от «теократии» В. Соловьева: «То состояние романо-германского мира, в котором теория Платона нашла свое осуществление, продолжалось примерно… до реформации и Возрождения»[7]. После XIII века эта схема начала разрушаться, и особенно со времен Французской революции 1789 года (однако рудименты этой идеи просматриваются в либерально-демократическом принципе разделения властей на законодательную, исполнительную и судебную).

Освальд Шпенглер, развивая традиционную европейскую формулу «oratores – bellatores – laboratores», посвятил немало места в «Закате Европы» обоснованию теории трех сословий. Он не столько писал о том, из чего состоит цивилизация, сколько развивал представление о том, как носители всех трех составляющих цивилизации (духовенство, знать и народ) осуществляют свою историческую функцию в рамках собственно государства.

Арнольд Тойнби, обосновывая то, как не должна функционировать цивилизация, тем самым демонстрировал, как должно быть в идеале. Так, кризисное состояние «господствующего (правящего, творческого) меньшинства», «внутреннего пролетариата» и «внешнего пролетариата», которые порождают, соответственно, «универсальное (смешанное) государство», «Вселенскую Церковь» и «варварские века», по Тойнби, есть показатель утраты чувства самодетерминации, которое, пробуждая разные служения, одновременно сплачивало их в единую нацию.

Одним из самых последовательных проводников представления о трехфункциональности исторического бытия был французский ученый Жорж Дюмезиль (1898–1986) – ведущий индоевропеолог Европы. В 1938 году, на основании изучения Махабхараты, Дюмезиль определил «три потребности, которые любое человеческое общество должно удовлетворить для того, чтобы выжить, – управление священным, защита, питание»[8]. Как пишет один из крупнейших представителей исторической антропологии (активно использующий в своих работах трехфункциональный методологический принцип Дюмезиля) Ж. Ле Гофф, Дюмезиль «блестяще обосновал гипотезу о том, что трехчастное деление свойственно всем индоевропейским обществам»[9], досконально изучив идеологию трех служений у индийцев (брамины, раджи и вайшья), у римлян («служения» бога небесного света Юпитера, бога войны Марса, формула гражданства «populus Romanus-Quirites»)[10] и у осетин (в нартской эпопее различаются три основных рода, которые олицетворяют собой три вида служения – Алагата, Ахсартагката и Бората)[11]. Отметим, что последующие исследования обнаружили трехфункциональность даже там, где ее не нашел Дюмезиль, например в некоторых африканских цивилизациях (в Египте и Бенине царь изображался в виде сокола, льва и быка, то есть как символ, соответственно, веры, силы и плодородия)[12].

На Руси трехфункциональность находим уже в «Повести временных лет. Троичность – характерная черта русских былин, в том числе цикла об Илье Муромце; наличествует она в посланиях старца Филофея о «России – Третьем Риме», в «Домострое» иерея Сильвестра, в Стоглаве, в книге инока Еразма Прегрешного «О Святой Троице» (трактуется как повсеместное проявление Триипостасного Бога в тварном мире: «Бог убо Творец Сам вообрази во всяком сотворении Своем разумети троическую ипостась»[13]) и других произведениях допетровского любомудрия. В XIX–XX веках трехфункциональность проявилась в делении А.С. Хомяковым «географической науки» по верам, государствам и племенам, в трех последовательных «факторах русской жизни» (Церковь, монархия, народ) И. Солоневича.

В этой связи, конечно, нельзя не вспомнить о знаменитой формуле министра народного просвещения графа Сергия Семеновича Уварова (1786–1855) – «Православие. Самодержавие. Народность», которую он впервые сформулировал в 1818 году – в речи, произнесенной на торжественном собрании Главного педагогического института[14]. Этой формуле предстояло стать легендарной. При чем не только потому, что тот, кто ее выразил, впоследствии имел возможность провести свой идеал в жизнь, но и потому, что эта формула стала символом «официоза» как для либеральной, так и для социалистической мысли. Но она реально отражала русский цивилизационный идеал. В Манифесте 14 марта 1848 года читаем: «Древний наш возглас: за веру, царя и Отечество и ныне предскажет нам путь к победе…», и действительно, триединый идеал «Православие. Самодержавие. Народность» «восстановил в русском сознании тот духовный смысл, который закладывался в существование Российского царства еще в XVI веке… Этот идеал восстановил духовную связь России с собственным прошлым, утерянным было в XVIII столетии, и связал настоящее и будущее России с ее духовно-историческими корнями»[15]. Эту работу продолжили М.П. Погодин, С.П. Шевырев и Н.Г. Устрялов.

Подтверждением того, насколько глубоко заложена в русском самосознании эта трехфункциональность, является теократическая теория В.С. Соловьева. Он писал, что «русская идея, исторический долг России требует от нас… трех главных органических единств – Церковь, государство и общество… Восстановить на земле этот верный образ Божественной Троицы – вот в чем русская идея»[16], видимо и не подозревая, что что-то похожее имело место в прошлом. Конечно, неприемлемой составляющей его теории является попытка привести русского царя к целованию туфли римского папы, но как справедливо отмечает А. Л. Дворкин, «насколько же глубинно теократическая идея вошла в сознание русского человека, если даже тот, кто ее отрицал и боролся с ней, неизбежно упирался в нее же?»[17].

То, что Леонтьев писал о трех служениях, проявляющих себя в любой цивилизации, – духовном, культурном и государственном, – важно как для понимания того, что он считал определяющим для русской цивилизации, так и для понимания личности самого Леонтьева. Сегодня леонтьевское наследие активно изучается представителями самых разных служений. Однако при этом налицо не только разобщенность, но и явное недопонимание как между различными стратами нашего общества (духовенством и государственниками, духовенством и представителями культуры), так и внутри конкретных страт (высокомерная «местечковость» мышления ярко выражена у историков, философов и филологов, нередко вовсе не желающих сотрудничать с учеными иной специализации и игнорирующих их исследования). Константин Леонтьев, напротив, совмещал в себе все эти три служения. Достоинство его наследия как раз и заключается в том, что, с одной стороны, в личности мыслителя существовала гармония духовного, культурного и государственного служения, а с другой стороны, присутствовала иерархия ценностей, и верхнее место в ней занимала вера.

На религиозность Леонтьева пристальное внимание обратил такой известный представитель русской эмиграции, как архимандрит Константин (Зайцев). Он писал: «Перед нами единственный… в истории литературы пример длительного светского писательства, духовно окормляемого высоким, непререкаемым церковным авторитетом… Несомненно и то, что направленность воли, находящая свое выражение в писательстве Леонтьева, признавалась старцами правильной и встречала их полное и одобрение, и даже ободрение – в отличие, например, от отношения их к писательству Владимира Соловьева и даже Достоевского»[18].

Историософ Е.Л. Шифферс (1934–1997) определял леонтьевскую гениальность в тесной связи с его послушанием преподобному Амвросию Оптинскому: «Пушкин описал красоту русского мировидения в художественной целостности, улавливая во вдохновении светлое безмолвие старца Серафима [Саровского], монах Климент попытался осуществить эту красоту русского мировидения в “эстетике жизни”: он нашел старца во плоти и радостно положил пред стопы его свои сочинения… Вот как бы Пушкин встретился со старцем Серафимом, и, радостно обретя красоту своего Пимена во плоти, склонился перед ним – это Леонтьев перед старцем Амвросием. Да, Пушкин, ставший монахом, – таково измерение Константина Николаевича Леонтьева, настоящего русского»[19].

Леонтьев – блестящий мастер большой и малой прозаической формы. Это вполне обнаружило издание леонтьевского художественного цикла «Из жизни христиан в Турции». Неудивительно поэтому, что Лев Толстой, узнав в художественных произведениях Леонтьева что-то такое, чего так не хватало русской литературе второй половины XIX века, но было присуще ей в первой половине столетия, как-то спросил его: «Отчего меня не коробит только от ваших повестей – а самые лучшие авторы наши чем-то претят?»[20].

Сергий Дурылин, (известный литературовед и театровед, рукоположенный в 1920 году в священнический сан, но служивший лишь до ареста в 1922 году) сравнивал прозу Леонтьева с такими пушкинскими произведениями, как «Стамбул гяуры нынче славят» и «Подражание арабскому», отмечая, что они «имеют только одну параллель в русской литературе – «Пембе», «Хризо», «Хамид и Маноли» и другие восточные повести К. Леонтьева: та же свобода, та же прекрасная ясность, тот же подлинный, великий, прекрасный мусульманский Восток». Нельзя не отметить, что параллель Пушкин–Леонтьев постоянна среди почитателей наследия Константина Николаевича: к ней обращалась Т. Глушкова, а Е.Л. Шифферс отмечал, что Леонтьев гениален не только «как политический писатель и ученый монах»; язык его сочинений, «особенно письма и политические открытия, равногениален Пушкину»[21]. Сергий Дурылин, отзываясь о леонтьевской мысли, соглашался с В.А. Тернавцевым в том, что «Леонтьев – это Лермонтов русской философии»[22]. Н. Ганина также пишет о том, что «в русской прозе после Пушкина и Лермонтова ему нет равных…»[23].

Примечательно, что эстетически прекрасные произведения Леонтьева были для многих и своего рода практическим пособием. Он основывал почти все свои художественные образы на реальных характерах и особенностях жизни на православном Востоке. Эта его особенность не раз была отмечена другими профессиональными дипломатами. Так, барон А.Г. Жомини «из 200 консульских донесений меньше понял политическое настроение греческой среды в 1870-х годах, чем из одной “Аспазии [Ламприди]”»[24], а М.К. Ону, бывший в течение двенадцати лет российским посланником в Греции, писал Леонтьеву по поводу его «Одиссея»: «Говорили о Вас… с А.И. Нелидовым, и он соглашался со мною, что даже политически Вы оказались дальновиднее нынешних государственных людей наших»[25]. Леонтьев понимал это, когда писал о себе как о человеке, подготовленном «долгою политическою деятельностью в среде восточных христиан», привычном и к «политической практике, и к пониманию общегосударственных вопросов»[26]. Неудивительно поэтому, что 1 июня 2006 года на здании генерального консульства России в Стамбуле министр иностранных дел России С.В. Лавров открыл мемориальную доску, посвященную Леонтьеву.

Русский монах, писатель, ученый и дипломат К.Н. Леонтьев всем своим наследием призывает нас к объединению разных служений отечественного общества, радеющих за самобытность русской цивилизации.

Максим Емельянов-Лукьянчиков

к.и.н., выпускающий редактор Всемирного православного вещания «Радонеж»

7 марта 2008 г.

[1] Платон. Государство // Платон. Собрание сочинений: В 3-х т. М., 1971. Т. 3 (1). С. 441.
[2] Леонтьев К.Н. Владимир Соловьев против Данилевского // Леонтьев К.Н. Восток, Россия и Славянство: Философская и политическая публицистика. Духовная проза (1872–1891) / Общ. ред., сост. и комм. Г.Б. Кремнева; вступ. ст. и комм. В.И. Косика. М., 1996. С. 473–474.
[3] А. Александров // Русский вестник. 1892. № 4. С. 266–268.
[4] Цит. по: Катаев Н. О священном венчании и помазании царей на царство. СПб., 1847. С. 21–22.
[5] Жития святых, на русском языке изложенные по руководству Четьих-Миней святителя Димитрия Ростовского: В 12-и кн. (Репринт). М., 1906. Кн. 4. С. 689, 704–715.
[6] Цит. по: Сокольский В. О характере и значении «Эпанагоги» // Византийский временник. СПб., 1894. № 1. С. 29.
[7] Леонтьев К.Н. Владимир Соловьев против Данилевского. С. 471, 479.
[8] Dumezil G. Mythe et epopee. I. P., 1995. P. 74.
[9] Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада / Общ. ред. Ю.Л. Бессмертного, послеслов. А.Я. Гуревича. М., 1992. С. 239; Ле Гофф Ж. Людовик IX Святой. М., 2001. С. 484.
[10] Dumezil G. Mythe et epopee. I. P., 1995. P. 49.
[11] Дюмезиль Ж. Осетинский эпос и мифология. М., 1976. С. 161.
[12] Кобищанов Ю. Африканские системы письма // Африка еще не открыта. М., 1967. С. 180.
[13] Еразм [Прегрешный], инок. О Троице // Попов А.Н. Книга Еразма о Святой Троице // Чтения Общества истории и древности российских. 1880. Кн. 4.
[14] Уваров С.С. Речь президента Академии наук, попечителя Санкт-Петербургского учебного округа в торжественном собрании Главного педагогического института 22 марта 1818 года. СПб., 1818. С. 53.
[15] Перевезенцев С.В. Россия. Великая судьба. М., 2006. С. 516.
[16] Соловьев В. С. Русская идея // Соловьев В.С. Сочинения: В 2-х т. М., 1996. Т. 2. С. 246.
[17] Дворкин А.Л. Идея Вселенской теократии в поздней Византии // Дворкин А.Л. Иван Грозный как религиозный тип. Нижний Новгород, 2005. С. 247.
[18] Кирилл (Зайцев), священник. Любовь и страх (Памяти Константина Леонтьева) // К.Н. Леонтьев: Pro et contra. Антология: В 2-х кн. Кн. 2: Личность и творчество Константина Леонтьева в оценке русских мыслителей и исследователей после 1917 г. СПб., 1995. С. 210.
[19] Шифферс Е.Л. Аргушти. I. О поведении царей // Кремнев Г.Н. Личный архив.
[20] Леонтьев К.Н. Полное собрание сочинений и писем: В 12-и т. Т. 3: Произведения 1864–1876 гг. СПб., 2001. С. 716.
[21] Шифферс Е.Л. Аргушти. I: О поведении царей.
[22] Дурылин С.Н. В своем углу / Сост. и прим. В.Н Топоровой, пред. Г.Н. Померанцевой. М., 2006. С. 134, 204, 350, 739.
[23] Ганина Н. «Из жизни христиан в Турции»: «Восточные повести» К.Н. Леонтьева. Цит. по: http:// www.pravaya.ru.
[24] Леонтьев К.Н. Полное собрание сочинений… Т. 3. С. 744.
[25] Леонтьев К.Н. Полное собрание сочинений… Т. 4: Одиссей Полихрониадес. СПб., 2002. С. 1029.
[26] Леонтьев К.Н. Кто правее? // Леонтьев К.Н. Восток, Россия и славянство. С. 668.
Православие.Ru рассчитывает на Вашу помощь!
Смотри также
Константин Леонтьев: философ, эстет, геополитик и монах Константин Леонтьев: философ, эстет, геополитик и монах
Сергей Лабанов
Духовный мир Леонтьева с самого раннего детства был обвеян религиозными переживаниями, – но они хотя и затрагивали глубину души, все же преимущественно были обращены к «внешним формам» церковной жизни, как он признавался сам в письме к В.В. Розанову. Еще мальчиком, Константин Николаевич полюбил богослужения, эстетически жил ими.
Монашество было для него не уходом от жизни, а приближением к ней Монашество было для него не уходом от жизни, а приближением к ней Монашество было для него не уходом от жизни, а приближением к ней Монашество было для него не уходом от жизни, а приближением к ней
Мария Дегтярева
24 ноября – день памяти одного из самых самобытных российских политических мыслителей XIXвека – Константина Николаевича Леонтьева. Некогда известный писатель и дипломат, Леонтьев пережил момент духовного перелома, изменившего течение его жизни. Ее внутренним содержанием становится христианство, воспитанное и поддерживаемое духовной традицией Оптиной Пустыни…
«Наследие К.Н. Леонтьева должно стать достоянием всего народа» «Наследие К.Н. Леонтьева должно стать достоянием всего народа» «Наследие К.Н. Леонтьева должно стать достоянием всего народа» «Наследие К.Н. Леонтьева должно стать достоянием всего народа»
Беседа с профессором К.М. Долговым, председателем Леонтьевского философско-богословского общества
Ольга Кирьянова
К.Н. Леонтьев полагал, что при эгалитарно-либеральном прогрессе происходит вырождение европейских народов, и если Россия встанет на этот европейский путь, она тоже будет вырождаться. В результате прогресса появляется «средний человек», который становится эталоном члена общества, но для такого индивидуума не существует ни высших ценностей, ни высших идеалов. Общества, состоящие из таких людей, обречены. Это Леонтьев предвидел задолго до известных европейских мыслителей.

Подпишитесь на рассылку Православие.Ru

Рассылка выходит два раза в неделю:

  • Православный календарь на каждый день.
  • Новые книги издательства «Вольный странник».
  • Анонсы предстоящих мероприятий.
×