Монах Пимен (Влад): Давайте жить красиво и радоваться

Монах Пимен (Влад)

Отец Пимен написал лучшую на сегодняшний день книгу об афонских монастырях и скитах – «Святая Гора Афон, Сад Богородицы», известную всем румынским афонитам и паломникам^[1].

Родом он из Буковины, из села Корну Лунчий, а для монашеской жизни родился в монастыре Сихастрия, где 2 года провел до армии и 2 – после нее. С 24-летнего возраста подвизается на Святой Афонской Горе, в скиту Лаку, вместе с родным братом, отцом Досифеем. Отец Пимен построил в Лаку две келлии: первую, посвященную Св. вмч. Артемию, – в 1996-м году, ее окормляет теперь отец Досифей; и в 2009-м году – вторую, в честь Введения во храм Пресвятой Богородицы, где вместе с ним сейчас подвизаются 8 монахов. Монашеский путь выбрала и одна из сестер батюшки.

Каждая встреча с отцом Пименом наполняет душу радостью. Где его ни увидишь, он всегда излучает спокойствие и безмятежность, и ты чувствуешь, что это потому, что в его душе нет лукавства, она чистая. «Как ему удается не прогибаться под бременем забот, он ведь настоятель?» – удивился я как-то и спросил его об этом. «Я только Богу открываю все свои просьбы и желания», – ответил он. Вот что значит действительно верить, что Бог печется о тебе, и не полагаться на себя! Возлагая на Господа печали свои, обретаешь мир.

– Отче, когда вы пришли на Афон?

– В 1993-м году пришел.

– Откуда?

– Из Сихастрии Секулуй^[2].

Монастырь Сихастрия

– В нем вы родились для монашеской жизни?

– Да. Но сначала я жил в Сихле, скиту монастыря Сихастрия. С конца 1987-го около двух лет провел там в горах, в Сихле. Потом ушел служить в армию, но в военкомате нас вернули домой, потому что как раз в этот день бежал Чаушеску. Они не знали, что с нами делать, и говорят: «Расходитесь по домам, а когда кончится революция, приходите!» Так я вернулся домой. А потом, когда всё успокоилось, пошел и отслужил в армии.

– А как возникла любовь к монашеству?

– Любовь к монашеству не возникает. Монашество – это призвание. Когда Бог зовет, хоть десятью цепями тебя свяжи, ты их разорвешь и уйдешь. Когда надо пойти монашеским путем, ты уходишь!

Келлия Введения во храм Пресвятой Богородицы, Лаку

Когда Бог зовет, хоть цепями тебя свяжи, ты их разорвешь и уйдешь. Когда зовет Бог, ты оставляешь всё и уходишь

– А как это было с вами: постепенно или сразу?

– Сразу. Это было подобно огню. Это была благодать Божия, а когда на тебя нисходит благодать, ты больше не видишь ничего. Я ушел в монастырь поздно вечером, после 10 часов, сугробы тогда были высотой до самой крыши. Когда тебя зовет Бог, ты оставляешь всё и уходишь. Не строя планов на монашество.

– А до этого вам никогда не приходило на мысль стать монахом? Потому что, подозреваю, вы были примерным христианином с юных лет.

– Да. Я много лет ходил в монастырь: у меня там был духовник. Я всегда ходил к отцу Клеопе. Никогда не пропускал богослужений в сельском храме. Летом на каникулах пару месяцев проводил в монастыре, но окончательного решения стать монахом не принимал. Понимал серьезность этого шага и иногда думал: а смогу ли я всю жизнь оставаться в монастыре? Однако когда снизошла благодать…

– А сейчас? Вы ощущаете такое же обильное излияние благодати?

– Нет. Его не стало. Но тогда… Это было всё равно что броситься в пропасть головой вниз, потому что знаешь, что Бог тебя поймает. Ты точно знаешь, что Он тебя возьмет в Свои объятия. И тогда всё оставляешь и уходишь. А ушедши, полагаешься на волю Божию. Благодать Божия превозмогает всё человеческое, и всякая мысль отступает.

Келлия св. Артемия, Лаку

– А сколько человек вас было дома, отче?

– Девять.

– Так много?

– Да. Я из христианской семьи.

– А монахи были? Кажется, один из ваших братьев тоже монах, отец Досифей?

– Да. Он тоже в Лаку. Вы писали о нем несколько лет назад и назвали его Софронием. Я всё ломал голову тогда: о каком это Софронии идет речь?

– Прошу прощения! Это тот, у которого борода наполовину белая, а наполовину черная, да?

– Да. Только теперь у него уже вся борода белая.

– Уже?

– Эх! Жизнь человека – это восхождение в гору до 40 лет, а потом начинается спуск. Перейдя сорокалетний рубеж, уже начинаешь получать телеграммы: то волосы светлеют (или совсем выпадают), то начинает поскрипывать – тут нога, там рука.

– А сколько лет вам? У вас же борода довольно черная...

– 47.

– Так что… уже на спуске?

– Ну да. И я тоже. Вся сила у человека бывает до 40 лет. Тогда он еще может мечтать, покорять горы и прочее. А потом начинает сдавать то одно, то другое; это значит, что ему пора готовиться. Если будет в силе, проживет 80, а может, и больше лет, но только с трудом и старческими страданиями, ибо уже наступает расплата за грехи – болезни и смерть.

– Да, но вам нельзя болеть, ведь здесь, на Святом Афоне, кажется, особо не погрешишь.

– Да одной этой сырости в Лаку достаточно, чтобы ревматизм тут же пристал. И ждать расплаты за грехи не надо будет. Эта сырость убивает! Летом, когда тепло, влага поднимается с моря и зависает здесь, у нас, в «яме» (так переводится с греческого название скита, λάκκο). Поэтому здесь никто и не живет, кроме румын. На расстоянии трех часов пешего хода ни одной келлии нет ни до Агиу Павлу (монастыря Святого Павла), ни в другую сторону, до Проваты, в сторону Каракалла. А море далеко…

– Благодаря сырости здесь сложился настоящий румынский анклав!

– Да. «Внутреннейшая пустыня, глубочайшая» – так издревле называлось это место.

– А почему румыны выбрали его?

– Потому что им было по душе безмолвие. Они были любителями отшельничества. А здесь у них и вода была. Разбивали рядом с келлией маленький огородик и так жили себе в пустыне. Выскоблят желобки в бревнах, соединят их друг с дружкой и проводят себе воду на огород. Тогда ведь не было ни колодцев, ни насосов, ни установок для капельного орошения и всех этих сегодняшних подспорий.

– Вы должны знать историю этих мест.

– Мне известно, что в давние времена эти земли принадлежали Ватопеду, но в какой-то момент он совершил обмен с монастырем Святого Павла, которому был должен денег, и так это место оказалось во владении Агиу Павлу. Сначала здесь жили сербы, их было много и в монастыре Святого Павла, но мало-помалу местность опустела. А потом пришли румыны.

– И сколько сегодня келлий в Лаку?

– 14 уже закончено, и 3 еще строятся.

– То есть 17.

– Да. Так.

– А как вы попали на Афон, отче?

– Как уходил в монастырь, так же пришел и на Святую Гору. Матерь Божия взяла меня за руку и привела. Еще за месяц до этого мне и в голову не приходило уйти на Афон. Я был спокоен, меня только что сделали помощником эконома в Сихастрии. Под моим началом было 30 монахов и до 20 трудников, а также все работы в монастыре. Я уже прошел все послушания к этому времени, в том числе ходил за овцами год.

Матерь Божия взяла меня за руку и привела. Все двери передо мной распахивались как по волшебству

Тогда, за месяц до отъезда на Афон, ко мне пришел папа навестить, и мы с ним немного походили по саду, по холму, чтобы спокойно поговорить. И случилось так, что как раз в это время спускался с горы отец Клеопа. Идет он в сторону монастыря – и вдруг поворачивается ко мне и говорит: «Смотри, не сбеги на Афон!» Он говорил это как человек, лучше меня знающий, что меня ждет в будущем. Это было всё равно, как если бы он сказал: «Да знаю я, что убежишь на Афон!» Папа спрашивает меня, почему он говорит такие слова. «А я знаю? Он знает, что говорит», – ответил я, не придав значения словам старца.

Потом прошло 4 недели, и я – всего за месяц – уже не видел перед глазами ничего, кроме Афона! И хотя тогда всё было довольно затруднительно, но Матерь Божия всё управила за неделю, и я уехал на Святую Землю, а потом на Афон, не имея в кармане ни гроша. Мне нужны были две визы, израильская и шенгенская, и я их получил без всяких проблем. Все двери передо мной распахивались как по волшебству. А на самом деле это Матерь Божия ходатайствовала обо мне, чтобы я пришел в Ее сад.

Я мог бы написать целую книгу только об этом паломничестве: как иногда ночевал в кустах, потому что не было ни копейки денег, вскакивал часов в 5 утра и приводил себя в порядок: искал туалет, чтобы умыться, а потом уходил с этого места.

– Где это было?

– В Иерусалиме. Около недели я провел в Израиле, пока Матерь Божия не позаботилась, и у меня не появились и деньги, и шенгенская виза, чтобы ехать в Грецию, на Святой Афон. Три дня голодал, пока на корабле добирался из Тель-Авива в Афины. Эх, вот это были возможности! Целая история вышла и с моим путешествием из Афин в Салоники, а потом на Афон. Представляете себе, я же никого не знал ни в Салониках, ни на Святой Горе, чтобы получить диамонитирион (разрешение на въезд на Афон). Но Матерь Божия помогла и в нужное время послала людей, которые мне помогли.

– А на Афоне куда вы сначала пошли?

– В Продром^[3]. Потому что, случайно то или нет, скитская машина была в это время в Карее и подвезла меня до этой нашей румынской киновии. Потом, поскольку в Продроме ждали приезда паломников, а места в архондарике особого не было, нас привели в Лаку. И я здесь остался.

– Где именно?

– Да тогда и была-то всего одна келлия, в кириаконе (скитской церкви). «Отчий дом» – так мы ее называли. Ну и лил же дождь в эту келлию! Прости меня, Господи! И отремонтировать ее нельзя было так просто, потому что она была крыта черепицей, положенной на глину, которая вся размылась и утекла с дождем. У меня в этой келлии над кроватью стоял тазик. От него шел лист железа, по которому вода стекала к печке, где стоял другой, «водосборный» тазик. Примерно так же выглядели тогда и келлии всех монахов в Лаку.

– Тяжелая жизнь!

– В то время в скиту была сущая нищета. Выкопаем пару картофелин на огороде, нарвем крапивы, вот и вся наша еда: сварим из этого большой горшок похлебки, и нам его хватало на полнедели. В четверг сварим еще один, и питаемся им еще три дня. Так прожили два года. Попробуем пару виноградин после Преображения, и всё! Сменной одежды у нас не было. Только церковное облачение. Всё! Потом нашли на чердаке какие-то залатанные лохмотья и сшили себе из них рабочую одежду.

– Нелегко же вам приходилось!

– Да. Тогда, если получали от кого-нибудь лукум, разрезали его на четыре кусочка и откладывали на «керасму» (угощение) для гостей. Ничего съедобного у нас в те времена не было, только то, что росло на огороде.

– А разве тогда не было лучше?

– Ну да-а-а! Намного лучше! Тогда у нас было безмолвие. Не было смятений. Хотя спокойствие исходит изнутри. Посмотри, отец Порфирий 30 лет прожил в Афинах, а какой меры достиг? Надо всецело довериться Богу! Все страхи проистекают от неверия в Бога: боишься, что заболеешь, что умрешь от голода, что не выдержишь в пустыне…

– Так что вы живете по слову Господа: «Не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам будет заботиться о своем: довольно для каждого дня своей заботы» (Мф. 6, 34).

– И вы посмотрите, там прямо так и написано: «не заботьтесь и не говорите: что нам есть? или что пить? или во что одеться?» (Мф. 6, 31). Ты вверяешь себя Богу или Матери Божией, ибо Она – самая лучшая Заступница: через Нее приходят все дары. И ни в чем не нуждаешься, потому что всё нужное тебе подает Господь. А если у тебя чего-то нет, и ты говоришь, что тебе этого не хватает, значит, оно тебе и не нужно.

Я слышал как-то проповедь одного грека, который рассказывал, как горсточке эллинов удалось выстоять и даже одолеть превосходящие силы итальянских фашистов. Речь шла о Георгии Кастритисе, который увидел Пресвятую Богородицу в окружении воинства святых. Она говорила, что идет на передовую линию фронта, чтобы защитить православных. Вот Кто в действительности выиграл бой.

И этот батюшка говорил, что часто бывает так, что мы чтим Пресвятую Богородицу больше, чем Христа, но Он из-за этого не огорчается. Потому что у Бога не как у людей: Он на самом деле радуется, что мы чтим Его Матерь, Царицу неба и земли. А кто сильнее на небе и земле, чем Матерь Божия? И если ты схватился за полы Богородицы, какое зло может прикоснуться к тебе? Ты полагаешься на Ее попечение, и у тебя ничего болеть не может. Разве Она не знает, что у тебя болит?

Если ты схватился за полы Богородицы, какое зло может прикоснуться к тебе?

А потом, зачем тебе столько попечений? Мол, «что я буду делать завтра?» А ты уверен, что доживешь до завтра? А если опустишь голову на подушку и утром больше не встанешь на молитву?

Самая большая брань врага с человеком – в том, что он не дает ему жить настоящим. Или будущим, или прошлым, но только не настоящим! Чтобы старики рассказывали, какими достойными были когда-то люди, во времена их молодости, а молодые думали о планах на будущее. И они не живут мгновением. Не живут настоящим. Дескать, «завтра я сделаю то-то, послезавтра другое», а сегодня он не делает ничего. Особенно для своего спасения. Но, человече, радуйся этому мгновению, людям, которые рядом с тобой, которых Бог послал тебе на путь…

– Аминь, отче! Значит, я поэтому и пришел к вашей святости сегодня!

– …красоте вокруг, птицам, деревьям, цветам и траве. Но нет, человек всегда говорит себе, что завтра он сделает что-то, а когда наступит завтрашний день, опять говорит то же самое: что завтра сделает что-то и закончит. И таким образом мы и ни живем, и ни умираем. Одной ногой стоим в могиле, другой на земле, мы не живем настоящим и не радуемся ничему.

Вот вы в миру: радуйтесь друг другу! Своим женам, детям. Отпускайте прегрешения другим, не придавайте всему значения – вы ведь тоже иногда грешите, и вас кто-то должен терпеть. А вечером заключи всех в объятия. И просите прощения у всех. Потому что не знаете, проснетесь ли утром. А может, кто-нибудь из них умрет, и между вами останется огорчение, Боже упаси!

Итак, всё это не дает нам радоваться жизни, когда мы не умеем обращать всё на пользу. Будем же жить красиво и радоваться всему, чему Бог позволил нам радоваться. И так перейдем и в ту радость, которая на том свете.

А что делаем мы? Садимся в машину, гоним по 200 км в час – и кто тут разглядит, что дерево расцвело? Кто-нибудь из нас смотрит за тем, как растет трава? Нет.

– Мы скорее сидим в Фейсбуке и Инстаграмме.

– Да. Может быть. Или, может, проедешь сотню километров, а ничего не увидишь, потому что в уме у тебя нет ничего, кроме планов. Твой ум витает где-то в другом месте. Сегодня все говорят о любви и все страдают от одиночества. Почему? Потому что никто не живет настоящим.

Сегодня все говорят о любви и все страдают от одиночества. Потому что никто не живет настоящим

– Вы правы, батюшка. Я бы сказал, что нет ничего, кроме настоящего мгновения: вчерашнее уже прошло, а завтрашнее не наступило. Вот сейчас нет ничего, кроме нашего разговора.

– Да. Я что хочу сказать? Раньше в каждом селе все знали всех. Человек человека. И камень не упадет, чтобы об этом не узнала последняя бабка на краю села. И священник знал всё свое стадо. А теперь люди по 20 лет живут в одном доме и не знают друг друга. Самое большее – поздороваются при встрече, и всё. А нам следовало бы радоваться друг другу.

– Да. Тем более что авва Аполлон говорит: «Видел ли ты ближнего своего – ты видел Бога»^[4].

– Да. И святой Антоний Великий говорит, что от ближнего тебе приходят и жизнь, и смерть^[5]. А потом, ты не можешь быть настолько бедным, чтобы не подарить ему что-нибудь. Хотя бы улыбку. В ответ одни, может, скажут, что у тебя с мозгами не всё в порядке, другие скажут, что ты блаженный, но большинству ты сделаешь добро. Это лучше, чем быть угрюмым. Раньше в деревне все друг с другом здоровались, а часто даже справлялись о здоровье.

– Батюшка, когда я переехал в город, то полгода здоровался с каждым встречным!

– Таким было хорошее домашнее воспитание. Если не поздороваешься, о твоем бесчинстве тут же узнавал даже священник!

– Со мной это было в детстве. Мне было тогда лет 5, и я в один прекрасный день мчался в диспансер, чтобы успеть к папе, – Царство ему Небесное! – и прошел мимо каких-то людей, которые копали канаву, забыв поздороваться. Они окликают меня: «Эй, ты сын Михая такого-то?» Я подтвердил, тогда Илие Палеру говорит: «А ну-ка, вернись, ты забыл что-то!» Я вернулся, смотрю внимательно себе под ноги – ничего я там не терял. Они опять: «Вернись еще раз!» И только тогда я понял, что не сказал им: «Бог в помощь». Такой был народ во времена моей юности!

– Да. Мы могли бы так прекрасно ладить между собой, с большей любовью и уважением. Но нам чаще всего не позволяет сделать это эгоизм внутри нас. Мы всегда печемся об одном дне, который в любом случае не наш, и еще у нас есть такая болезнь – желание, чтобы с нами всегда поступали справедливо.

У нас есть такая болезнь – желание, чтобы с нами всегда поступали справедливо. все хотят быть правыми

– Вот эта жажда справедливости – наш национальный бич, отче! Мы не терпим никого и ничего. А как замечательно говорил святой Исаак Сирин: «Кто может претерпеть несправедливость и упразднить ее, тот получил утешение от Бога»^[6].

– Да. Но сегодня каждый хочет, чтобы с ним поступали справедливо, все хотят быть правыми. Вспоминаю одну историю с раввином, к которому евреи приходили судиться. Однажды Рахиль готовила на кухне (а поскольку дверь была приоткрыта, то она слышала тяжбы, с которыми люди приходили на суд), и вот она слышит, как ее муж оправдывает двух людей по одному и тому же делу. Раздосадованная, она спрашивает его: «Но как могут быть правы и тот, и другой?» – «Послушай, знаешь что? Ты тоже права», – ответил ей мудрый еврей. Он оправдывал каждого. Видишь? Важно, чтобы у тебя было мирное расположение духа. Чтобы ты не волновался, и тогда сохранишь мир вокруг себя: и в кругу людей, и дома, в семье. Только так можно даровать его другим.

(Окончание следует.)