Бесскорбная жизнь

О духовном значении скорбей много писали отцы Церкви. То, что они говорили, так тяжело понять и принять нам, привыкшим стремиться к благополучию. В «Завещании духовным детям» преподобного Никона Оптинского есть такие слова: «Бесскорбная жизнь – признак неблаговоления Божия к человеку. Не следует завидовать живущим бесскорбно, ибо конец их бесскорбия плачевен. Искушения и скорби обнаруживают состояние души человека, выражаясь языком современным, они являются как бы неким экзаменом. Скорби предохраняют от превозношения». И православные христиане веками в соответствии с таким взглядом на скорби воспитывали своих детей. Стоит лишь вспомнить, как император Николай II и Александра Федоровна, боясь развращающего влияния роскоши, воспитывали в детях аскетизм: они спали на походных кроватях, донашивали одежду старших, умели готовить, шить. И юные княжны, в период Первой мировой войны будучи сестрами милосердия, ассистируя на операциях, перевязывая раны, видя как выздоровление, так и смерть больных, не только не тяготились своим долгом – они с ностальгией вспоминали потом в ссылке об этом времени.

Разруху 1990-х можно сравнить с последствиями войны. Многие – наверное, миллионы – выкручивались как могли: работали и подрабатывали, экономили и голодали. И чувствовали свою вину – за то, что, как им казалось, они недодают детям чего-то. К середине 2000-х у них начали появляться кое-какие деньги и, соответственно, возможности изменить жизнь к лучшему. И с неуемной славянской любовью они обрушили все блага на неокрепшие плечи и головы своих детей. Им хотелось дать все, что невозможно было купить раньше. Родители хотели как лучше. Они хотели, чтобы детям не пришлось терпеть всего, что пришлось вынести им самим. И перед юными умами предстал целый мир возможностей. Дети получили доступ в интернет и увидели, как живут их сверстники на Западе, как они выглядят, что их интересует, какие у них ценности. Это был уютный мирок красивых людей, одежда, квартира и весь материальный быт которых был продуман до мелочей.

И вдруг стерлись, пусть даже условные, границы – стало уже почти неважно, какую музыку ты слушаешь, что читаешь, какие фильмы смотришь. Все смотрят, читают и слушают одно и то же. Важно лишь только, ходишь ли ты в модное кафе, есть ли у тебя дорогая одежда, которую теперь так легко купить, выкладываешь ли красивые фото себя во всевозможные социальные сети. Так внешне изменилась жизнь поколения 90-х в Москве буквально за пару лет. И не стоит говорить лишь о самых богатых. От количества денег зависит только стиль, а цели оказываются схожими. Эти молодые люди, столь погруженные в успокаивающий мир комфорта и жаждущие наслаждений, и есть Москва, которая не только за тонированными стеклами, но и в подземке.

Добродетель терпения была основой национальной духовной жизни. И как потом она мешала провозвестникам революции

Добродетель терпения была основой национальной духовной жизни. И как потом она мешала провозвестникам революции. Максим Горький в одной своей статье с презрением отмечал: «Деревня не любит людей беспокойных, даже и тогда, когда это беспокойство выражено в стремлении к лучшей жизни. Мы все – очень восточные люди, мы любим покой, неподвижность, и бунтарь, даже если это Иов, восхищает нас только отвлеченно. Люди шестимесячной зимы, туманных мечтаний, мы любим красивые сказки, но желание красивой жизни не развито у нас». Желание красивой жизни (пусть даже в случае Горького понятое как цветистая героика) посюсторонне, не предполагает обращенности к Богу. И, как точно отмечает Горький, есть связь между бунтом и этим желанием. Перевирая Священное Писание, он пытается превратить Иова в революционера. Но вот, через сто лет после написания этих слов, русский Иов наконец изменяет самому себе, своему высокому призванию, и устремляется к красивой жизни и – мятежу, если не может в эту жизнь окунуться. Как получилось, что родители боятся того, что их дети, подобно героям американских сериалов, никогда не простят им отсутствия комфорта? И в данном случае разговор об обществе потребления – лишь отдельный эпизод в общей духовной картине. Речь идет об устремленности к материальному: горе имеем сердца или долу. Эта материальная установка боролась (и продолжает бороться) с православными представлениями о цели существования. Народное сознание хранило высокие устремления Православия еще долго после революции (то есть после прихода современности с ее тотальным материализмом), что проявилось в годы Великой Отечественной. Но материалистические установки подтачивали нравственный идеал. И вторая тенденция восторжествовала даже не тогда, когда рухнули все квазиидеалы коммунизма. Поколение, оказавшееся на границе между СССР и Россией, еще жаждало понять, зачем им жить и где сокровенный смысл. Кто-то погиб, так и не дойдя до Чаши, но кто-то сумел выжить. Победа материального над духовным же совершилась, когда перед людьми открылись невиданные перспективы благополучия. А ведь о том, что богатство – огромное искушение, и, пройдя многие испытания, можно сорваться именно на нем, мы знаем из Евангелия, где Сам Господь говорит: «Упавшее в терние, это те, которые слушают слово, но, отходя, заботами, богатством и наслаждениями житейскими подавляются и не приносят плода» (Лк 8, 14).

Но возразят, ведь не вся Россия – это Москва. Еще в советские времена говорили о том, что все деньги уходят в столицу, она живет своей отдельной роскошной жизнь, своими непонятными проблемами. Это ведь в конечном счете одна точка на необъятной карте. Но в XIX веке Ф.М. Достоевский написал о другой, столь же чужой и непонятной для России столице: «Редко где найдется столько мрачных, резких и странных влияний на душу человека, как в Петербурге <…> Между тем это административный центр всей России, и характер его должен отражаться на всем».