Одна из задач Церкви — воспитать хороших людей

    

Интервью с Владимиром Романовичем Легойдой, председателем Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Московского Патриархата, профессором кафедры мировой литературы и культуры МГИМО МИД России, членом Общественной Палаты Российской Федерации, главным редактором журнала «Фома», кандидатом политических наук.

Интервью проведено в рамках проекта «Динамика религиозной ситуации и конфессиональная идентичность в Московском регионе». При реализации проекта используются средства государственной поддержки, выделенные в качестве гранта в соответствии с распоряжением Президента Российской Федерации от 05.04.2016 № 68-рп и на основании конкурса, проведенного Национальным благотворительным фондом.

— Владимир Романович, первый вопрос: можно ли сказать, что в современной России есть паритет межрелигиозных отношений или фактически у нас есть такие же «гонимые», «терпимые» и почти «государственные» религии, как в ситуации до закона 1905 г.?

— Историческая параллель в данном случае не вполне корректна: тогда была принципиально иная ситуация по отношению и к православию, и к другим религиям. Это не светское государство, в котором мы живем сегодня.

Что касается современного законодательства, то у нас нет никаких прописанных преференций ни одной из существующих религий. Да, в преамбуле закона (ФЗ № 125 от 26 сентября 1997 г. «О свободе совести и о религиозных объединениях» – прим. ред.) говорится о четырёх традиционных для России религиях, но это не означает каких-то законодательных преференций. То есть разные религии у нас сегодня равноправны, то есть равны перед законом.

Конечно, эти четыре традиционных религии больше других на виду и на слуху. Но равноправие и не означает фактического равенства. Четыре традиционных религии не равны другим, существующим на территории РФ, и не равны друг другу: по количеству верующих, соответственно, по активности в общественной жизни и т.д.

— Скажите, как Вы считаете, есть ли какие-то религиозные организации, или квази-религиозные, их по-разному можно, конечно, называть и замечать, которые бы хотели вот этот паритет, который Вы сейчас описали, изменить?

— Не исключаю, что среди людей, которые относят себя к той или иной религии, такие есть. Скажем, я встречал предложения о конституционном закреплении особой роли православия. Не считаю, что в обществе должно быть табу на обсуждение подобных вещей. Вместе с тем, в современном обществе не может быть нарушен один паритет – это равенство перед законом.

Фактическое равенство, повторяю, невозможно. Скажем, Достоевский и Тургенев внесли разный вклад в развитие русской литературы. Это игнорировать бессмысленно. Коль скоро мы говорим, что жизнь не исчерпывается правовым полем, то здесь, конечно, никакого паритета быть не может, потому что вклад – разный, количество приверженцев – разное, общественная активность – разная…

— А вот по количеству, не жду от Вас, конечно, точной документарной статистики, но, как Вам кажется, те данные, которые обычно мы читаем в интернете, слышим из радио, смотрим на экранах телевизоров по поводу количества верующих, количества православных, может по поводу количества приверженцев других конфессиональных традиций – вот они вызывают у Вас, скорее, согласие или определенные вопросы?

— Они, как правило, не вызывают у меня категорического несогласия. Но любая цифра требует, как минимум, уточнений. Одно дело – самоидентификация человека, другое – его соответствие, если можно так выразиться, критериям принадлежности к определенной религии. Скажем, человек может считать себя православным христианином, но при этом не знать о каких-то догматах Церкви, не соблюдать постов… И все же самым важным в этих цифрах мне представляется вот что: процент православных, участвующих в таинственной жизни Церкви, неуклонно растёт.

Иными словами, ситуация, в которой мы находимся, вполне естественна: христиан, для которых православие в большей степени культурная идентичность, чем собственно религиозная, больше. И это естественно, после десятилетий государственного атеизма. Но вторая группа стабильно растет, начиная с 1988 года, как минимум. И это самое главное для понимания и оценки ситуации.

— Скажите, как Вы считаете, каков сейчас процент людей, участвующих в этой собственно церковной жизни?

— Начнем с общего числа. Здесь разброс весьма велик: различные опросы называют не меньше 60% и до 80%…

— Это культурная идентичность?

— В целом, да. Очень большой разброс, конечно, но встречал именно эти цифры. Ну и промежуточные, конечно. Тут надо социологов спрашивать – это их епархия.

Что касается уже прихожан, а не «захожан», как иногда говорят, то здесь, полагаю, не менее 10% сегодня. А может быть и больше. Опять же, нужна качественная социология. Не уверен, что такая сегодня существует по этому вопросу.

— Скажите, а есть ли у Московского региона, разумея под этим Москву и Московскую область, какая-то особенная специфика по части количества верующих, их представленности и их активности?

— Полагаю, что есть. Москва, как и другие миллионники и «университетские» города, дают большой и больший процент присутствия в храмах молодежи: студентов, преподавателей, людей с высшим образованием.

— Скажите, Владимир Романович, с какими темами, по Вашему ощущению, в последние годы, сейчас в частности, всё чаще связываются случаи межрелигиозной конфронтации, конфронтации между светской и религиозной культурой? Если такие, ну не тренды, а скажем контексты, в которых эта конфронтации получает всё большее распространение?

— Начнем с последнего: с взаимодействия светской и религиозной культуры. Здесь, наверное, нужно говорить о влиянии, о присутствии религиозного в жизни в целом: в общественном, в интеллектуальном, в политическом пространстве и т. д. Религии сегодня намного больше в нашей жизни, чем было 10, 20, а тем более, 30 лет назад. Это вызывает разную реакцию. Часть общества в принципе жёстко реагирует на присутствие религиозного в общественной и культурной жизни (образно говоря, это позиция — «ваше дело – кадилом махать»). Все, что выходит за рамки церковной ограды, у таких людей вызывает вопросы. Парадоксально, но мне кажется, что это – те же люди, которые раньше упрекали религиозные организации именно в отсутствии общественной активности, а сегодня развернулись на 180 градусов.

Еще одна линия напряжения – присутствие религиозного в художественном, творческом пространстве. Тут и нынешний случай с «Матильдой», и недавний случай с «Тангейзером»…

Еще одна линия также связана с границами религиозности в современном светском государстве, но уже не в художественном пространстве, а в иных. Например, присутствие традиционной религиозной одежды в школах и т.п. Или, скажем, тема так называемой ювенальной юстиции, которая, как считают многие представители религиозных организаций, может привести к излишнему вмешательству государства в семейную жизнь, связанную именно с религиозностью. Чего опасаются противники ювенальной юстиции, православные в частности? Того, что придёт уполномоченный соответствующим образом чиновник и, например, скажет: «почему у вас четырнадцатилетний или двенадцатилетний или десятилетний ребёнок не ест мясо?». И т.д.

Что касается межрелигиозного вопроса, то уникальность нашей страны в опыте многовекового мирного сосуществования представителей разных религий.

В современных условиях я вижу здесь одну потенциальную линию напряжения – это неоязычество. Причём именно славянское, а не малых народов России. Конечно, оно очень разное, но есть и весьма агрессивное. В целом же, все это, конечно, псевдореконструкция. Никто толком не знает, каким было славянское язычество, нет никаких письменных источников, все сегодняшние попытки его реконструировать – не что иное, как результат полета фантазии. В результате, под личиной неоязычества нередко скрываются агрессивные сообщества, порой связанные с преступной деятельностью. Например, в 2014 году неоязычник-родновер ворвался в храм в Южно-Сахалинске, в котором незадолго до того закончилась литургия в честь Новомучеников, и открыл огонь по прихожанам и клиру. Погибли два человека.

— Скажите, а если говорить не о конфронтационном потенциале, а о, с позволения сказать, мобилизационном, есть ли ситуации, образно говоря, когда верующие выходят на улицы против чего-то? Можем ли мы эту ситуацию как-нибудь количественно описать? Если что, то православные выйдут на улицу протестовать против чего-то или наоборот останутся дома? А если выйдут то сколько? Как сделать, чтобы не вышли? Ну и т.д.

— Если говорить о православных, то не протестный, конечно, но мобилизационный потенциал в самом широком смысле слова в принципе есть… Конечно, никаких точных цифр тут нет. Не буду сейчас говорить о приходящих в храмы на Пасху и Рождество – это отдельная история. Интересной мне кажется тенденция последних лет – то, как люди приходят поклониться привозимым святыням. Пояс Богородицы, мощи святителя Николая. Мощам святителя Николая в Москве и Санкт-Петербурге этим летом поклонились два с половиной миллиона верующих.

— Скажите, а те люди, которые собираются, кто они в социальном смысле?

— Опять же, не уверен, что есть точные социологические данные. Могу лишь сказать, что представление о том, что святыням приходят поклониться лишь необразованные люди, относящиеся к религии как к магии, далеко от реальности. Это просто видно по очереди, по общению людей. По разговорам друзей и знакомых, которые ходили к святыням. В свое время было небольшое исследование, кто стоит в очереди за крещенской водой. Как выяснилось, там стояли и доктора наук, и преподаватели вузов, и инженеры, и т.д. В общем, очень разные люди, из всех слоев общества.

— Тогда вот такой вопрос: если мы говорим о том, что по каким-то случаям верующие люди выходят на улицы, могут осуществить некоторые молитвенные стояния, либо в более стандартном формате в виде традиционного праздника, как бы выразить свою поддержку некоторым традиционным ценностям и идеалам, можем ли мы сказать, что существуют какие-то каналы такой мобилизации? Это традиция, это сарафанное радио, или это призыв в церквях, или это телевизор?

— Это все каналы. Даже если брать те примеры, с которых я начал, принесение святынь – это и традиционные медиа, и новые – социальные сети и проч. Верующие не являются изолированной социальной группой в обществе. Они точно так же, – те, кто помоложе – смотрят социальные сети на мобильных устройствах, а те, кто постарше – смотрят телевизор.

— Т.е. какой-то специфики этих каналов нет?

— Специфика есть – это храм. И это совершенно естественная специфика. Люди приходят в храм, общаются друг с другом, читают объявления и проч.

— Скажите, Владимир Романович, вот такой вопрос. Он достаточно часто обсуждается, часто в довольно нелицеприятном тоне для Церкви, это вопрос о специфике государственно-церковных отношений. Можем ли мы сказать, что государство использует Церковь, или Церковь использует государство? Или это симфония? Или ничего подобного у нас нет и это полная отделенность? Как на Ваш взгляд эта ситуация реально выглядит, ибо описывают и оценивают её все совершенно по-разному?

— Церковь использует термин «соработничество». Кто-то его трактует как возможный в современных условиях вариант симфонии церковно-государственных отношений. По сравнению с советским временем, в последние десятилетия государство четко обозначило другое отношение к религиям вообще и к Церкви, в частности. Повернулась к ним лицом, скажем так. Мне кажется странным, когда это трактуют в негативном ключе.

Государство должно опираться на какие-то ценностные, идейные, идеологические, если годно, установки. То, что оно сегодня апеллирует к традиционным ценностям, и в этом смысле совпадает не только с православием, но и со всеми другими традиционными религиями – факт. В этом смысле соработничество, конечно, существует. Я не вижу в этом никакого негатива, нарушения законов, демократических принципов и так далее – в демократических странах даже партии существуют религиозные, а у нас этого нет. Совершенно очевидна попытка найти ценностное основание в разных религиях и апеллировать к этому. И государство это продекларировало и пытается этому следовать в рамках той правовой системы, которая существует, т.е. не нарушая им же самим написанных и принятых законов. То есть государство остается светским, но апеллирует к нравственному консенсусу в обществе, который, кстати сказать, разделяют не только представители разных религий, но и неверующие люди. Недавно об этом говорил Патриарх Кирилл в своем обращении к 137-й Ассамблее Межпарламентского союза.

Вышесказанное отнюдь не означает отсутствия сложностей во взаимоотношениях на самых разных уровнях. Вот почему я считаю, что термин «сращивание» – очень плоский и не описывает реальной ситуации. Например, та же противоабортная деятельность: уже на протяжении нескольких лет мы ведём сложные переговоры с представителями власти, которые пока не приводят к желаемому Церковью результату. И это не единственный вопрос.

— А можем ли мы сказать, что Церковь, раз уж мы говорим, социально полезна для государства?

— Конечно.

— В каких же наиболее чётко структурированных формах эта полезность проявляется?

— Прежде всего, это польза «на длину». Если говорить совсем просто, одна из задач Церкви — воспитать хороших людей. А значит, эти люди не будут врать, воровать, в целом нарушать закон и т.д. Конечно, нет человека без греха, но все-таки религиозное воспитание вполне определенным образом настраивает человека.

Но также есть и вполне конкретная работа в социальной сфере, в образовании, в армии, в тюремном служении и т.д.

— На Ваш взгляд, раз уж мы об этом стали говорить, каков сейчас вообще уровень социальной напряженности в обществе? Высок он, низок, среден, как всегда, стал больше, стал меньше?

— Поскольку общество очень фрагментировано, то в разных социальных группах он разный. Для каких-то серьезных обобщений надо иметь данные, у меня и нет.

Например, стремление представить известные протестные выступления молодежи весной текущего года как знак того, что вся молодёжь враждебно настроена по отношению к современному государству, не готова воспринимать предлагаемые им ответы, мне кажется попыткой манипулирования. Такие обобщения социологически не обоснованы, потому что молодёжь – разная. Есть те, кто вышел, но ведь гораздо больше – на порядки – тех, кто не вышел. А ведь и те, кто вышел, приняли участие в протестах по разным причинам и еще надо разобраться, по каким именно. Это не праздный вопрос, мне кажется, там нет единого комплекса причин.

— Вот есть ряд исследований, которые подвергают анализу институты, социальные институты, если говорить о нашей современной России, и уровень доверия к ним. Как Вам кажется, независимо от того, что эти исследования показывают, вот, по вашему мнению, что это за ряд институтов и какое место в нём занимает Церковь, если говорить о ней, как об институциональном целом?

— Точно не могу сказать, это все-таки вопрос к социологам. Во многих исследованиях я видел такую тройку: президент, армия, Церковь. Насколько я понимаю, эта тройка не очень менялась уже на протяжении прошедших с 1991 года лет.

— Тогда два последних вопроса. Они очень конкретные. Первый: как Вам кажется, те социальные негативные процессы, которые объективно есть, та социальная напряженность, о которой мы много говорили, в каких конкретных формах она может выплеснуться на Ваш взгляд, в современном обществе вообще? Второй: что здесь конкретно позитивного, конкретно конструктивного, могла бы сделать Церковь, чтобы минимизировать эту социальную напряженность или даже её перенаправить?

— Подобные прогнозы – дело неблагодарное, конечно. Конечно, нельзя исключить, что напряженность может привести к общественным беспорядкам. Это связано, с одной стороны, с существующей напряженностью, которая всегда есть в любом обществе, а с другой, с попытками внешнего и внутреннего манипулирования общественными настроениями. Информационные технологии дают вполне работающий инструментарий для этого. Есть исследования цветных революций последнего времени, они, на мой взгляд, достаточно убедительно показывают возможность влияния с помощью новых инструментов на настроения масс.

А что могла бы сделать Церковь? Церковь всегда призывает к миру и согласию в обществе, а в случае обострения пытается выступить, говоря современным языком, медиатором конфликтных ситуаций, как это было в 1993 году.

Но я все же хотел бы сказать о самом главном: Церковь воспитывает личность. Церковь меняет людей, а люди меняют мир. И не нужно недооценивать это влияние Церкви на наше общество.

Это не всегда можно посчитать. Например, если Синодальный отдел Церкви по благотворительности и социальному служению собрал для помощи пострадавшим от наводнения в 2013 году 107 миллионов рублей, а в 2014-м – 59 миллионов, значит ли это, что вклад Церкви в помощь пострадавшим ограничивается этой цифрой? Нет, не значит. Потому что кто-то жертвовал лично, кто-то жертвовал через общественные организации или участвовал в акциях по сбору средств, организованных телеканалами. А ведь среди таких людей было много верующих. Или жертвовали те, кто услышал призыв Церкви.

Воспитанный в православной вере политик призвал к миру, прихожанин Русской Православной Церкви начал социальный проект… Человек, воспринимающий свою религию всерьёз, соотносит свои слова и поступки со своей верой. Чем серьёзнее человек воспринимает религию, тем сильнее его слова и дела обусловлены его верой. Это и есть основной способ влияния Церкви на нашу жизнь.

«Relig Moscow»

Владимир Легойда
Беседовал Павел Костылев

Источник: Синодальный отдел по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ

26 октября 2017 г.

Псковская митрополия, Псково-Печерский монастырь

Книги, иконы, подарки Пожертвование в монастырь Заказать поминовение Обращение к пиратам
Православие.Ru рассчитывает на Вашу помощь!
Комментарии
Сергей 5 ноября 2017, 21:19
Хочу высказать одну мысль, которая меня давно беспокоит: до революции на каждой литургии за здравие Царя молились. Сейчас осталось только Сугубая ектения: «Еще молимся о Богохранимой стране нашей, властех и воинстве ея, да тихое безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте. Профессор Осипов говорил: во властях и воинстве кого только нет, и мусульмане и атеисты - мы молимся о их душевном здоровье.Ещё второй год читают молитву за «Украину», добавили, потому что в братской стране война.
Если бы мы ещё совместно молились за нашего православного президента Путина, он же крещёный.От его решений очень многое зависит. "Пока гром не грянет, мужик не перекрестится".А гроза уже на пороге.
Генрих26 октября 2017, 17:10
Где же эти 10 процентов прихожан увидеть, "а то и больше"? По-моему, Владимир Романович выдает желаемое за действительное. Я живу в Краснодаре. В городе около 30 храмов. Предположим, в каждом из них по 300 прихожан. В большинство из них столько людей даже не поместятся, но все же. Перемножим эти цифры и получим 9000. Округлим - пусть будет 10000 человек. Это в краевой столице, где с приезжими студентами миллион человек. По неофициальной статистике и того больше. Из числа всех жителей 1(!) процент прихожан храмов. Конечно, можно спорить о термине "прихожанин". Я говорю о тех, кто участвует в Таинствах чаще 1 раза в месяц.
Здесь вы можете оставить к данной статье свой комментарий, не превышающий 700 символов. Все комментарии будут прочитаны редакцией портала Православие.Ru.
Войдите через FaceBook ВКонтакте Яндекс Mail.Ru Google или введите свои данные:
Ваше имя:
Ваш email:
Введите число, напечатанное на картинке

Осталось символов: 700

Подпишитесь на рассылку Православие.Ru

Рассылка выходит два раза в неделю:

  • Православный календарь на каждый день.
  • Новые книги издательства «Вольный странник».
  • Анонсы предстоящих мероприятий.
×