Отец Павел

Отец Павел. Фото: Юрий Рост

Вышел он из сторожки, где жил, – загляденье, а келейница его Мария говорит: «Ишь, расфорсился». И, глядя на разложенную аппаратуру, добавляет: «И этот тоже!»

Уж я его нащелкал красиво. Лоб у отца сократовский, свет в храме рембрандтовский, в темноте светится небогатая церковная утварь, свечи горят, крест поблескивает.

Значительно вышло. Только пленки в аппарате не оказалось. Не дал нам Всевышний пофорсить.

А когда я обнаружил оплошность, отец Павел был уже в своем повседневном виде и босой. Он часто ходил босиком не только в деревне, но и в городе. Летом и зимой. Однажды в Питере его даже милиционер остановил – почему сапоги через плечо, и не украл ли он часом кружку с изображением царской семьи. Однако, узнав, что босоногий человек – священник, поймал машину и помог добраться до вокзала, куда, собственно, и спешил Павел Груздев. А вообще, если спрашивал его кто из посторонних, отчего он по снегу ходит без обуви, отец всегда отвечал: «Спорт!»

На самом деле в лагерях, куда он угодил в мае 41-го года по статье 58-1, его ставили босиком на мороз. Однако он не простудился и не обморозился чудесным образом, а привык так ходить.

Лет пяти он попадает в мологский Кирилло-Афанасьевский женский монастырь, где находятся три его тетки. Там он два года учится грамоте в церковно-приходской школе, помогает на скотном дворе, поет на клиросе. Здесь же в 18-м году патриарх Тихон дарит восьмилетнему мальчишке подрясник, скуфейку и четки и тем самым определяет ему дорогу в монашество.

Не прямую, как оказалось. Поначалу он работает на судостроительной ферме в Новгороде, потом на скотном дворе селекционной станции, в бывшем Афанасьевском монастыре, возвращается в город Тутаев, где пономарит и поет в церковном хоре в Леонтьевской церкви. И тут его, раба Божьего, по сфабрикованному делу архиепископа Варлаама арестовывают и дают шесть лет лагерей.

В отличие от многих церковнослужителей с «наклеенными бородами» Груздев действительно прошел путь страданий и жертвенности. Он верил. И с Богом у отца Павла были свои доверительные отношения. Прямая связь.

– У Гальки сын пьет, а сам хороший, добрый. Да помоги Ты ему, Господи!

Или:

– У Маньки корова не доится – помоги ей!

И помогал. Он двумя босыми ногами стоял на земле, а духом был высоко. Считай, рядом. Такой мост между небом и людьми.

Косьба – отец Павел впереди с косой, отел – он лучший знаток процесса. В тяжелые для верующих хрущевские времена он свою церковь сохранил, в том числе и благодаря крестьянским навыкам.

– Закроете храм, а кто телят принимать будет, – говорили уполномоченным по религии районные начальники. Да и сами уполномоченные были снисходительны. Приедут на проверку, смотрят, маленький босой мужичок туалет чистит во дворе и вроде не нарочно с ведрами нечистот к ним идет. Ну, какой это поп?

А то спросят: «Знаешь ли Ленина?» А тот бодро отвечает: «Знаю. Это который электричество дал», – и на столб показывает. Юмор у него был природный.

«Раньше при монахах колодец имел крышу, – описывает он Валаам. – Сей колодец глубиной 7 аршин высечен в скале в 1857 г. при настоятеле игумене Дамаскине. В колодце я насчитал плавающих в воде 9 штук чурбаньев и досок. Кто их накидал туда и зачем? Не знаю. Опять возложив вину на сатану, я пошел обратно на теплоход».

В ограде его храма все были равны. Регалии и чины оставались там – в мирской жизни. Подарки и деньги, которые ему несли, раздавал щедро – кому на дом, кому на корову, кому просто в подмогу. А служил так, что, по словам протоиерея Сергея Цветкова, «святые с неба глядели и удивлялись: “Кто же там так читает?”».

О. Павел был великолепным рассказчиком своих историй, любил и остроумный анекдот, ну хоть про больного, который после наркоза очнулся и спрашивает у человека с ключами: «Доктор, как прошла операция?» – а тот отвечает: «Я не доктор, а апостол Петр!» Это связано с собственными ощущениями батюшки. После тяжелейшей операции он очнулся в другом мире и увидел среди неведомых людей знакомого архимандрита. «Это, – сказал он, – те, за которых ты, отец Павел, всегда молишься со словами: “Помяни, Господи, тех, кого помянуть некому, нужды ради. Они все пришли помочь тебе”«.

Тысячи человек, должно быть, встретил Павел Александрович Груздев в своем видении.

«Унывать грешно, а скорбеть должно», – часто повторял Груздев и поминал всех, кого помнил. В его записях не просто имена, но и короткие характеристики тех, кого сохранила его уникальная память. Вот несколько образов, которые завершают один из огромных списков.

«Девица Анфиса (Квитанция), по фамилии Кудрина, урожденка деревни Сысоева, вела странную жизнь, ходила в лохмотьях, за пазухой был склад всякой всячины, как то: сахар, чай, камни, куклы и прекрасная финифтевая икона Владимирской Б.М., которую она поила и кормила. Похоронена Квитанция на Мологском кладбище.

Анна Богарадка, была стекольница и жестянщица, ремонтировала крыши и ковала лошадей, причем подковы делала сама. Но вот горе – не было у нее молотобойца.

Это последние насельники обители святителей Афанасия и Кирилла. Это все были прекрасные труженики и безупречно честные. При них обитель прекратила свое многовековое существование и превратилась в колхоз “Борьбу”».

Он безошибочно находил точный язык хоть с академиком Арцимовичем, хоть с церковными людьми, хоть со своими прихожанами – крестьянскими жителями. Вот кусок из аудиозаписи проповеди перед исповедью в сельском храме:

«...Родные мои! Не особо давно позвали меня в-на Борок:

– Отец Павел, приди, мамку причасти.

Пришел. Интеллигентный дом. Что ты! Пироги-вакса: ешь и пачкайся! Живут – страсть. Палку не докинешь – богачи ради своих трудов. Женщину причастил, напутствовал. Этот мужчина говорит:

– Отец Павел, знаешь что? Погляди, как мы живем.

Распахнул дверь ту, а на столе-то, робята! Нажарено, напёкано.

– Отец Павел, на любое место.

Я говорю:

– Парень, ведь пост.

А он головушку повесил, говорит:

– Недостоин, недостоин посещения твоего.

Я думаю: «Господи, а пост-то будет!»

– Парень! Режь пирога, давай рыбы, давай стопку!

Господи, робята! Напился, наелся на две недели и домой пришел с радостью и парню благотворил. А пост-то! Поститься да молиться, когда люди не видят...

Ты молоко-то пей, а из людей кровь не пей. Верно? Верно. Вот так-то.

– Братие, любовь превышает пост».

«Он владел и высокой лексикой, мог говорить старым русским, дореволюционным слогом, – вспоминает протоиерей Аркадий Шатов, – и простонародным языком пословиц и поговорок. Не стеснялся и ненормативной лексики. В этом проявлялась важная сторона его духовного подвига-юродства. Ведь юродивые делали то, что считалось в обычной жизни абсолютно неприличным».

Юродство – форма скромности, прикрытие своего избранничества. И светские, и духовные люди часто демонстрируют, что они значительно больше, чем есть. Отец Павел, напротив, юродством хотел показать, что он много меньше, чем был в действительности, хотя на деле был настоящим избранником и в компании Христа был вполне уместен.

Но мы о ненормативной лексике. Как-то едет на машине из Борка, где находится институт, что занимается изучением пресных вод и водохранилищ, его директор легендарный Папанин, который был известным употребителем разнообразных слов. А навстречу из соседнего Верхне-Никульского идет отец Павел.

– Ты чего босиком идешь, поп? Народ пугаешь... – И дальше орнамент по всей полярной программе.

Батюшка подошел к машине и отвечал минуты три без повторов, так что Иван Дмитриевич замер в открытом окне с изумлением и, полагаю, восторгом.

–Ты хотел лагерника переговорить, Иван Дмитриевич?

Больше Папанин в разговорах с отцом Павлом слов не употреблял.

Груздев был невелик ростом, худощав. В тридцать лет – как мальчик, но силы духа поражающей.

Следователь добивался, чтобы он сказал, что Бога нет.

– Есть, дяденька.

Ему зуб выбили. Опять – скажи «нет».

– Есть, дяденька, есть!

Опять выбили.

– Ну где на вас зубов напасешься?

– Я тебя сгною.

«Не сгноил, – вспоминал отец Павел. – Я-то до сих пор жив, а он, бедный... Через два года и его и товарищей расстреляли, а человек-то хороший, просто ему надо семью кормить. Что с него взять – служба такая. Ему надо было, чтоб я сказал, что Бога нет, а Он есть».

В вятских лагерях жил он по своему представлению. За час до подъема вставал, барак мыл. Потом, как расконвоированный, шел на обход железнодорожной ветки. Через лес ходил – ягоды собирал. Одну корзину охраннику, чтоб пропустил, другую в барак – больным и слабым. Яму вырыл в лесу, обмазал глиной, костром обжег, и в ней солил грибы, чтобы потом заключенных кормить. Там же в лесу нашел чистый пенек. И, превратив его в алтарь, вместе с заключенными священниками служил, когда удавалось.

Перед тем, как Груздева перевели в другое место, ударила молния в тот пенек и сожгла его, чтоб не осквернили. Охранник похолодел: «Господи!»

Все, кто вспоминает о. Павла, утверждают, что он победил грех уныния. Он жил весело, радостно. «Митя, – пишет он домой на четвертом году лагерной жизни, – сходи к моей Маме, утешь ее, пусть обо мне не расстраивается. Если ж и не вернусь, то что уж, пусть не печалится, а я своей участью доволен и ни капли не обижаюсь. Не все пить сладкое, надо попробовать и горького, но горького пока что я не видел».

Отбыв шесть лет в лагерях, Груздев устраивается на работу в тутаевскую контору Заготсено и работал там, а все свободное время проводил в церкви. В декабре 49-го года его опять арестовали.

– Груздев! Тебя по старому делу приказано сослать навечно.

– На Соловки? – с надеждой спросил он.

Высадили в казахстанской степи у города Петропавловска, там у старика со старухой за двадцать рублей в месяц и свое отопление снял он жилье и стал работать. На стройке. И на земле – бабку с дедом и себя кормить.

В 54-м году вызывают его в особый отдел. Заходит. Руки за спиной, как обучили.

– Так вот, товарищ Груздев, вам справка, вы пострадали безвинно. Культ личности.

Какой такой культ личности? Молчу.

– Вы свободны! – мне говорит.

– Хорошо... Как хотите, – говорю...

– ...Ладно, ладно, – успокаивает начальник. – А теперь идите!

– А одиннадцать годков?

И вновь Груздев возвращается домой. Работает, помогает служить в церкви, и в 1958 году его рукополагают в сан священника. А через два года отец Павел становится настоятелем маленькой церкви в селе Верхне-Никульское. В других храмах хотели прихожане видного попа, а тут приняла община щуплого, да цыганистого, бывшего арестанта, и не ошиблась.

Он создал мир людей вокруг себя и был участником этого мира. Слух о батюшке, поражавшем церковными и житейскими знаниями, о его чистоте, доброте, открытости и откровенной доступности, о его мудрости и провидении разошелся быстро. Легенд о нем не надо было складывать. Там правда была удивительна. Словом, лечил, рублем помогал. Везде колорадский жук – у него на делянке нет. Позовет: «Гра-чи! Гра-чи!» –и птицы слетаются. Что скажет – сбывается, и все весело.

Мужики пришли храм ремонтировать. Сидят, пьют.

– Не сделаете, отпою при жизни!

Испугались. Этот может и отпеть. Сделали.

Стали к нему и церковные люди приезжать за напутствием и благословением.

Несколько священников приехали к отцу Павлу, чтобы он исповедовал их.

– Вон там за алтарем валяется железо. Сложите его как следует – это и будет ваша исповедь...

За тридцать с лишним лет, которые он провел в Верхне-Никульском, он обрел невероятную известность, доверие. Он обрел, а может, сохранил мудрость. И в слепоте, которая настигла его в старости, видел столько, сколько и четырьмя глазами не углядишь. Ни резонерства не нажил, ни фарисейства, ни ханжества.

«Жизнь его вся, – пишет протоиерей Сергей Цветков, – удивительный творческий труд. Он был своего рода художником. Если можно так сказать – художником духовной жизни. Он любил сам создавать какие-то живые ситуации, которые всех радовали и веселили, утешали и вразумляли...»

Замечательный том воспоминаний о Груздеве, и собственных текстов, и устных рассказов отца Павла, выпущенных московским издательством «Отчий дом», насчитывает семьсот двадцать восемь страниц. Полагаю, что это лишь небольшая часть наследия сельского батюшки. Основная – в душах и памяти людей.

Задолго до смерти отец Павел заказал себе красивый гроб.

«Так, родные мои, за 25 лет мне никому не стыдно в глаза поглядеть. Никто меня не обидел. А Бог знает: как ягода лопну, да и все. Да и наплевать. Молитесь за меня, может, еще и поживу у Царицы Небесной».

Когда о. Павел на пенсию переезжал в Тугаев, гроб тот, чтобы не пустой, загрузили снедью: консервами, вареньем и водочкой – и отправили за ним. Хранился сей выдержанный гроб в колокольне, откуда его и выкрали для помершего директора магазина...

Не дал Господь пофорсить Павлу Александровичу Груздеву и напоследок.

Да он, думаю, повеселился, узнав об этом.

А на фотографии он получился. Как есть. Спасибо.