Безымянный крест

Перед «радонским воскресеньем», как называют его в наших краях, по традиции идем на маленькое деревенское кладбище с высокими березами прибирать могилки родных, ушедших в мир иной. Набирается около тринадцати. Выносим мусор. Моя заботливая тётя пробирается вглубь со словами: «Фененка еще осталась». Она не родственница нам. Я помню, в детстве старшие вспоминали, жила в деревне особенная одинокая старушка, всегда молилась, и весь ее дом в два окна на краю деревни был в иконах.

Деревянная ограда и крест без таблички — могилка Фени Попковой, находится в самой глубине небольшого кладбища, по легенде деревня образовалась переселенцами из Тамбовской губернии относительно недавно — в XIX веке. Тридцать лет я приходила сюда в воскресенье перед Радоницей и не знала, что в старой части кладбища есть крест исповедницы Феодосьи. Это теперь у воцерковившейся, много святых мест увидевшей паломницы не укладывается в голове, столько лет слышать об этой старушке и не иметь интереса спросить чуть больше. Только пару лет назад кто-то из родных упомянул за праздничным столом, что жившая уединенно Фененка — сидела за веру в лагере.

Наше село похвастаться выдающимися пейзажами не может, нижегородская сдержанность, хотя и воспетая Мельниковым-Печерским, название — самое типичное производное от имени барыни, земля не могла прокормить большие крестьянские семьи, приходилось идти на промыслы, люди стали умельцами в ковке замков. Доминирующей жизненной установкой большинства деревенских всегда было физическое выживание. Я читала сперва Жюль Верна, потом Достоевского и уехала рано, чтобы встретить людей, которых мне моя привычная деревня не предлагала. «Тут много думают о пропитании, не хватает духовности», — заключала я, увлеченная тепличными книжными представлениями о культурной жизни. Потом пришло другое время, и вскоре я увидела, что и крестьянство не было лишь тягловой силой, это великое явление в истории России, пример бабушки Фени, Фененки, как до сих пор ее называют, еще одно подтверждение.

Теперь в деревне из постоянных жителей около двадцати человек. «Теть Тамар, помнишь что-нибудь о Фененке?» — спрашиваю самую старшую жительницу. «Сидела она, в лесах где-то. Овец пасла для колхоза. Пришла, молилась, службы вела по домам, кто просил». С тем же вопросом обращаюсь к другой старушке тоже советского воспитания, ответ столь же скудный: «Десять лет сидела. В Сибири. Сказала что-то не то, церковь мешала закрывать. Одинокая она была. Ей сосед сруб купил и дом маленький поставил, как вернулась; все стены были в иконах, ее не стало — все церквам отдали. Сама местная по рождению, не была замужем».

Моя мама ребенком бегала к Фененке, носила молоко, милостыньку. По ее воспоминаниям, в доме Фененки пахло мазью, она сидела около печки и мазала ноги, ноги были в язвах, наверное, сказались годы лагеря. Оказалось, что больше всех знает о ней дядя Веня, ему пятьдесят семь, он крайне критически смотрит на теперешнюю жизнь, как и большинство мужчин-работяг провинции, но его бабушка Мария была очень богомольной, и ребенком он часто приходил в дом старушки Феодосьи. При упоминании о ней его лицо теплеет: «Я весь ее уклад жизни знаю. Жила совсем без света, только свечи зажигала да лампадки. И в магазин не ходила, хлебушек ей приносили, продукты подавали, она молилась. Строгая была на лицо, сухая, голос низкий. В церкви до закрытия служила певчей, и просто помогала, за то и сидела, за веру».

Больше ничего о Феодосье Попковой неизвестно. Историю ее молодости, служения, исповедания никто сейчас уже не знает. Не стало ее в семидесятые. Тетя Ира говорит, что перед кончиной за ней ухаживали посменно богомольные женщины и девушки с деревни.

В областном архиве мне не удалось ничего найти о церкви, в которой служила Фененка. Имеются подробные данные описей, дела о закрытии всех церквей района, кроме нашей Настинской. Известно одно, храм, вероятно, построили уже при коммунистах в 1930 году, а закрыли в 1935, так говорят жители. Сотрудники архива подтвердили — было несколько церквей, построенных уже в советское время. До 1930 года ходили в церковь соседней деревни Елизарово. Со временем, как появилась артель, население бурно увеличивалось, потребовался и свой храм, но он функционировал лишь пять лет. Окончательно ликвидировали его относительно недавно, в девяностые, несколько местных жителей разобрали на дрова. О священниках тоже ничего не известно.

Я помню эту церковь ветшалой раскидистой громадиной без пола внутри, мы забегали туда детьми — в стране неразбериха, и тут жуткое чувство болеющего мира. Мы видели много разрушенных построек в то время, совхоз разваливался на глазах, прохудившиеся здания комбикормовой станции служили нам полигоном для игр в прятки, а на порог старой церкви мы даже зайти боялись — она изнутри страдала. Смотришь вверх — а там высокий дырявый потолок, внизу тоже бездна, это чувство до сих пор находится в памяти на особом месте. В этой церкви Святой Троицы служила до закрытия молодая Фененка, рядом с ее скелетом доживала свои последние годы в двухоконном домике бабушка Феня.

Сейчас восстанавливают деревянные храмы Севера. Фотографии с экспедиций напоминают о нашей святыне, разобранной на дрова. Как сокрушенно говорят сами жители, это сделали в относительно благополучное время люди, имеющие автомобили в гаражах и детей-банкиров в городе. А другая часть народа снова промолчала. И тогда, в тридцатые, верующих было много, но из двухсот жителей деревни только одна женщина смогла встать за церковь. Моя прабабушка, простая, согнутая от тяжелой работы крестьянка, до последнего молилась за царя Николая, воскресеньями посещала храм, где пела Фененка. Также помню группу строгих выносливых ходивших босиком старушек-долгожительниц, которых не стало в девяностые, они служили на домах по старым книгам и ревностно относились ко всему святому. Но забрали только Фененку. Возможно лишь потому, что она была певчей, сейчас уже нет точного ответа. Очевидно одно – безусловная сила нужна, чтобы твердо стоять одной против жизнеугрожающей агрессии. Такая сила не может зиждиться на мирском.

Вряд ли идея заключить под стражу верующую женщину, свою же сельчанку, могла исходить от местных крестьян — все же сильная чрес-поколенческая православная традиция жила в деревнях, пусть иногда исключительно обрядовая. И тут урок на будущее: как просто маленькие общества могут быть раздавлены идеями, утвержденными в мегаполисах, где так много стихий и соблазнов. Одним росчерком пера.

Индустриализация. Равенство. Да, действительно, вскоре в деревне была построена школа, медпункт, непосредственно около закрытой церкви, многие пошли в бесплатные университеты. Но вместе с тем большинство деревенских на протяжении десятилетий продавало здоровье в литейках мегаполисов за квартиру в хрущевке. И вот одышка, постоянные лекарства и исчезновение тихого мира детства, в котором праздновали лишь церковные праздники все до единого — а именно два, Введенье и Троицу. За этот мир в том числе и билась Фененка.

Нынче оставшиеся жители с. Настино и их потомки ездят за святой помощью в каменную церковь соседнего села — Покровскую — десять километров, в праздники она переполнена, из руин ее помог восстановить разбогатевший земляк из города. Рядом в вымершей деревне Леонтьево каждый год на престольный праздник Николая Угодника собираются бывшие жители и их потомки, читают стихи местных поэтов, вспоминают эпоху. Эти встречи организует Сергей Николаевич, живущий в Тольятти, но родившийся здесь, один из бывших директоров Автоваза. В Леонтьево по его инициативе была возведена часовня и ежегодно служатся молебны. Вот так все перекручено историей, мы индустриализировались, чтобы снова начать верить.

Теперь на месте домика исповедницы Феодосьи Попковой — крапива. На месте ее церкви — березы. Большинство сегодняшнего населения округи не знает, что в деревне жила исповедница. Так же как и я не знаю, что возможно исповедники есть в соседних деревнях. В фотоархивах двадцати шести оставшихся жителей есть большое количество фотографий с гуляний, из районных фотостудий, но не сохранилось ни одного снимка Троицкой церкви. Не сохранилось и истории происхождения, подробностей личной встречи с Богом Фени Попковой, только ее безымянный крест, смиренно отличающийся от блестящих памятников и оград с вензелями, стоит строго посреди кладбищенских берез без имени, даты рождения и смерти.

Быть может, в каком-то селе есть тоже такие огражденные смиреньем могилки. Необходимо хотя бы устно сохранять и передавать в будущее крупицы историй жизни местных исповедников. Журналисты и епархии не в силах сделать это без нашей помощи.