Свет в ночи

Книга «Сердце сокрушенно», вышедшая в издательстве Сретенского монатсыря, — искренний рассказ человека о своей судьбе и о постижении истин вечной жизни на путях веры. Эта книга об обретении человеком первозданной природы через покаяние и через верность пути, предначертанному Творцом.

***

Свято - Троицкая церковь. Фото: portal.pskovlib.ru

Пришло время, отец Роман позвонил мне в Великие Луки, позвал в село Родовое, где он тогда служил. Старый псаломщик там умер, и его необходимо было заменить.

Я, конечно, поехал не задумываясь. В Великих Луках хорошо, но здесь многолюдно как на вокзале и неспокойно как на вулкане. А душа, вкусившая от благодати, ищет одиночества и тишины.

А душа, вкусившая от благодати, ищет одиночества и тишины

Бабушки великолукские провожали меня со слезами. Говорили, чтобы я возвращался, если что. Но я-то точно знал, что эту станцию уже проехал безвозвратно. Какой-то сильный внутренний голос звал меня к новым скитаниям, и я не противился ему.

Село Родовое — это бывшее имение господ Неклюдовых. После революции оно большей частью отошло к Латвии, поэтому советская власть появилась здесь только перед самой войной.

Место было чудное — с барской усадьбой в старом парке (там располагался детский дом), с липовыми аллеями, небольшой речкой и святым источником, куда мы ходили за полторы версты за водой.

До революции здесь был Ильинский каменный храм, но он находился в той части села, которая осталась в Советской России. В 20-х годах комсомольцы его разрушили, а в то же самое время на латышском берегу была наскоро возведена наша деревянная Троицкая церковь, достоявшая до сего времени.

Впрочем, речь не о том. Я, кажется, нашел свою землю обетованную. Хотя бы на время.

В Шаблыкино настоятель спуску мне не давал (и правильно делал), я трудился аки пчела с утра до ночи. В Великих Луках тоже не было места отдыху. А здесь богослужение всего раз в неделю, все остальное время — твое!

Усадьба помещика С.М. Неклюдова. Фото: www.outdoors.ru/ Leonid 2008

О. Роман никак не ограничивал мою свободу. Он, запершись на своей половине, плодовито писал стихи и песни, чтобы потом вечером мне их пропеть. Там были написаны его лучшие, на мой взгляд, песни.

А я малевал потихоньку иконы, читал Псалтирь и святых отцов или уходил далеко в поля, созерцал великолепные закаты, слушал сводные птичьи хоры.

Иногда о. Роман уезжал на целую неделю, и я оставался совершенно один. Только два раза в день — утром и вечером — соседи гнали мимо своих коров на пастбище или домой. И больше ни единой человеческой души. При этом не было ни тоски, ни скуки, ни ностальгии, одни только праздники одиночества. Никогда больше я не переживал таких удивительных состояний.

А жаль…

* * *

Если на приходе в Великих Луках всем заправляли бабушки и тетушки, то в родовском храме главными были мужчины. Так получилось, что безбожную власть они встретили, будучи уже взрослыми людьми, когда свои убеждения менять сложно. Поэтому они сохранили веру отцов не просто внешне, как обряд, а по-настоящему глубоко и сильно.

Расскажу о двух рабах Божиих.

Александра в живых я не застал, он был псаломщиком до меня. Все вспоминали его необыкновенную доброжелательность и кротость. Он никогда не возвышал голос, никогда не говорил о людях плохо. Иногда собеседники приводили ему множество фактов о человеке, который, по их мнению, совершил дурные поступки.

Александр возражал:

«Даже если это так, я все равно не верю. Он — хороший человек!»

История его жизни трагическая. Его двое детей играли без присмотра с ружьем, и старшая дочь случайно застрелила своего шестилетнего брата. После этого она немного тронулась умом и в 16 лет повесилась.

Но Александр не отчаялся, не озлобился, не ушел в запой. В любое время ночи в его окне теплился неяркий свет — это он молился.

Иногда зимой о. Роман приходил в храм часам к пяти, чтобы протопить немного печь к службе, а Александр, крест-накрест закутанный в пуховой платок, уже наматывал круги возле церкви. И судя потому, что тропинка в снегу была глубокой, ходил он давно, может быть, целую ночь.

Он отправлял батюшку отдыхать дальше, а сам зажигал две лампады у икон Спаса и Богородицы, растапливал печь и сидел так молча до самой литургии.

Как-то ко Дню Победы его как фронтовика попросили прийти в местный клуб, чтобы сфотографироваться для какого-то стенда. Он как человек послушный пришел, но не в парадной, а в обычной своей одежде — в ватнике и сапогах.

Когда Александр вернулся, все ахнули: на его пиджаке с двух сторон не было свободного места от орденов и медалей

«Так не годится! — возмутился местный председатель. — Ты хоть медальки свои одень!»

Когда Александр вернулся, все ахнули: на его пиджаке с двух сторон не было свободного места от орденов и медалей. Никто из здешних жителей этого не знал. Знали, что воевал, но тогда почти все воевали.

А он был настоящий герой.

Умер он тихо, как жил, никого не побеспокоив.

После каждой службы в любую погоду мы с певчими всегда шли на могилку Александра. Просто стояли и молчали. Было очень спокойно и хорошо.

Точно такое же чувство у меня было, когда мы посещали могилу о. Серафима Тяпочкина в Ракитном или когда служили в пещерах с о. Зиноном перед могилами святых печорских старцев. Это чувство невозможно описать, но это точно была не скорбь или что-то в этом роде…

* * *

Петру Федоровичу тогда было 97 лет, он вел партию баритона в нашем церковном хоре. Согласные звуки произносить не успевал, зато гласные пел точно в тон, никогда не фальшивил.

Давным-давно был он бондарем, бочки мастерил, но уже много лет ничего не делал.

Когда мы приходили в его халупу, он всегда сидел у печи и читал Псалтирь в одном и том же месте.

«Что читаешь?» — спрашивал отец Роман.

«Сто восемнадцатый псалом, батюшка! (его стихословят при отпевании) — и, отдергивая занавеску, показывал потемневший уже гроб, хвастался: — Я сам его сделал лет двадцать пять назад, хороший, дубовый. Только Господь мне смерти не дает!»

Он считал, что это из-за грехов его молодости. Была у него первая жена, некрасивая, но очень добрая, верующая. А после войны его бес попутал, связался он с молодухой-комсомолкой, жену свою бросил. Комсомолка была ярая безбожница, к тому же сильно злоупотребляла алкоголем. Она его била за то, что он церковь посещал. Так что ему приходилось даже на Пасху ходить тайком.

Он мучился, но новую жену не бросил до самой ее смерти.

Петр Федорович знал, что его первая жена живет в соседней деревне, он все порывался пойти к ней, попросить у нее прощения. Тогда, может быть, Господь даст ему столь желанной смерти.

Когда по немощи не мог прийти на всенощную, то просил своего соседа привезти его на тачке для перевозки навоза

А как он каялся на исповеди! Рыдал так, что, казалось, содрогалась вся церковь. Во всяком случае, даже бабушки-хористки в это время вытирали слезы.

Для него церковь была единственным смыслом жизни. Он старался быть на каждой службе, хотя жил на хуторе довольно далеко от храма. Когда по немощи не мог прийти на всенощную, то просил своего соседа привезти его на тачке для перевозки навоза.

Однажды зимним вечером он пришел на всенощную с совершенно черным лицом. Мы думали, что печь дома растапливал, вымазался сажей. Но после богослужения заметили, как он пытался зажечь кусок резиновой шины, привязанный к его посоху. Видя наше недоумение, он улыбнулся виновато:

«Темно, дороги не вижу, а фонарь сломался. Боюсь, что собьюсь с пути, упаду в сугроб и больше не встану».

Мы с о. Романом вызвались проводить его до дома, но он замахал руками:

«Нет, нет, я сам как-нибудь доберусь!»

Мы помогли разжечь его самодельный факел, и он, благословясь, отправился в путь.

У меня до сих пор перед глазами эта картина: ночь, зима, метель, и маленькая фигура почти столетнего старца с горящим светильником в руке…