«И незачем детей водить к началу службы!..»

На страницах портала Православие.Ru уже несколько раз поднималась тема, когда приводить маленьких детей в храм: к началу службы или только ко Причастию. Большинство родителей сталкивалось с тем, что дети определенного возраста не в состоянии сосредоточиться на Богослужении, они капризничают и своими капризами отвлекают остальных богомольцев от сосредоточенного переживания Божественной службы. Как поступить в этой ситуации: стать источником беспокойства для окружающих или ограничить время посещения храма для себя и своих детей, – на этот вопрос мы хотели бы получить и ваши ответы. Если вы – «состоявшийся родитель», т.е. смогли с детства воспитать свое, ныне подросшее чадо в православной вере, имеете живой опыт преодоления этой проблемы, пишите по адресу editor@pravoslavie.ru Лучшие заметки будут опубликованы.

Каждый раз, когда в храме или в православных СМИ заходит речь о детях на церковной службе, возникает типичная реакция: «А нечего детей водить на службу, молящихся отвлекать! Пришли, причастили – и свободны». Или бывает такой вариант: «В храме дети должны стоять чинно! У меня (моей знакомой прихожанки и т.п.) тоже есть дети, и они никому не мешают!» Конечно, чаще встретишь иные, снисходительные к матерям реакции. Но указанные две так категоричны и распространены, что хочется подробно разобраться в том, насколько они выполнимы и обоснованны…

Сразу прошу у читателя прощения: тема эта для меня животрепещуща, и мыслей я здесь выскажу скорей всего с избытком – избытком букв. Что поделать, почти «программная» статья – я прошу снисхождения.

«Я знаю по себе…»

Начну с утверждения, что заставить детей в храме стать невидимками несложно, потому что «я знаю по себе» или по знакомой, у которой дети – ангелы. К сожалению, это одна из самых больших ловушек в деле раздачи советов и оценочных суждений: мы выдаем совет, основанный на собственном опыте или опыте знакомых, забывая о том, что сколько людей – столько и опытов. Нам кажется, что мы ведем речь об одной и той же ситуации: «У этой дамы есть дети, и она зачем-то притащила их к началу службы. У моей подруги тоже есть дети, но она, умная мама, оставляет их дома, когда идет в храм с утра пораньше». Или: «У меня тоже есть дети: я просто держу ребенка на руках, он спит и никому не мешает».

«Тоже есть дети» – это слишком широкий критерий, чтобы думать, будто мы говорим об одинаковых ситуациях и можем давать советы в категоричном тоне. Если у матери Н. есть дети и есть бабушка, сидящая с детьми, она не сможет понять мать Л., у которой есть дети, а вот бабушка живет в другом городе, и оставить детей решительно не с кем. Мать М. даст совет пойти на службу, оставив ребенка с папой и попросив его подвезти малыша аккурат к Причастию. А мать В. на это горько усмехнется, поскольку ее муж – священник, и оставить его с ребенком, уходя на службу, уж точно не получится.

Бывает, что ситуации внешне более схожи. Например, у двух мам есть дети и есть бабушки, помогающие с детьми. Но у одной бабушка – пенсионерка, живущая в соседнем квартале, а у другой работает по сменам и живет на другом конце города. Наберется ли вторая мама наглости сказать: «Приезжайте-ка, бабушка, завтра к половине восьмого к внукам – я хочу помолиться сходить!»?

Или, допустим, у двух разных мам одинаково нет помощников, и они обе пришли на Литургию с детьми. Почему у одной шалят, а у другой стоят как свечки? Кроме очевидного: «одна мать – плохая, другая – хорошая» – есть еще тысячи разных «почему». У одной между детьми пять лет разницы, у другой – полтора года. Одна может держать младшего на руках, пока старший, сознательный, помогает чистить подсвечники и вообще уже постигает азы молитвы. А другая мама снова беременна, есть угроза выкидыша, и приходится маленького ребенка держать на полу, среди ног чужих «дядей и тетей», что, конечно, малыша «заводит». Или другая все-таки держит младшего на руках, но зато шумно взрывается старший-погодок, который еще сам с удовольствием посидел бы на руках, но нет возможности.

Даже дети-погодки, с одинаковой разницей в возрасте, у двух разных матерей ведут себя в храме по-разному. Есть ведь нюансы типа «зубы режутся», «забыли любимую игрушку», «есть захотели», «и вообще»… Да просто – разный темперамент у детей.

Бывает, что поведение одного и того же ребенка сильно зависит от храма, в который его привели. Если в своем приходе чадо чувствует себя как рыба в воде – вполне немая и незаметная, то, внезапно оказавшись в новом месте, оно может преподнести матери массу неприятных сюрпризов. Чаще всего это связано не с воспитанием, а с тем, что малыш испугался или, наоборот, так восхитился, что любопытство и эмоции бурным потоком льются в уши окружающим. И опять же, нельзя сказать: «А не водите детей в другие храмы!» Имеют же родители право сменить место жительства, сдать машину в ремонт, уехать на лето в деревню…

Да, встречаются дети, сохраняющие идеальное спокойствие во всех описанных ситуациях. Может быть, «идеальный ребенок» просто тихоня по темпераменту. Может быть, дело в благочестии матери, победившей свои страсти настолько, что дети и не знают иного примера поведения, кроме круглосуточных тишины и мира. Но если другие матери еще не таковы – это не повод для линчевания, даже когда кто-то считает себя достойным бросить первый камень.

А бывают и весьма печальные причины детской тихости. Однажды я позавидовала белой завистью одной маме, которая спокойно отпускала двухлетнего сына бродить по храму, и тот большую часть времени тихо стоял в сторонке, иногда выходя на улицу и самостоятельно возвращаясь. Я поспешила познакомиться со счастливой мамой, дабы педагогический опыт перенять. Что же оказалось? Оказалось, что мальчика методично запугивали: «Стой тихо, а то дядя заберет! Всё, иду отдавать тебя дяде! Смотри, вон за тобой уже волк идет, вон, видишь, там хвост торчит…» – ласковым голосом, спокойно так. Получился идеальный для посторонних ребенок, но какой ценой…

А ведь чаще всего дети со временем спокойно перерастают собственную шаловливость. Так, моя старшая дочь, которую на приходе раньше звали ураганом, этим летом вдруг полюбила ходить в сельский храм с утра пораньше и благочинно наблюдать, как читают на клиросе. Возможно, это счастье скоро закончится, и осенью в городе наступит новый всплеск ураганности, ведь там не так много мест, где можно излить детский задор до того, как попадешь в просторный и красивый храм. Возможно – это действительно взросление, и мне нечего опасаться.

Не только ребенок ребенку рознь, но и ребенок самому себе рознь, когда переходит на новую возрастную ступень.

В любом случае, это показывает, что не только ребенок ребенку рознь, но и ребенок самому себе рознь, когда переходит на новую возрастную ступень. И когда в храме мы видим маму, чьи дети далеки от идеала, нам стоит не сравнивать их с детьми соседки, а понять, что, возможно, далеки они лишь в данный момент и по причинам веским, но для нас неочевидным.

Что опаснее: шалость или «дикая» мама?

«Ну, хорошо, – мне возразят, – все дети разные. Но кто ж заставляет мамашу тащить детей в храм на службу, если именно ее дети – это ураган? Могла бы ведь прийти к концу Причастия, причастить и быстренько “освободить помещение”».

Хочется сначала ответить с точки зрения практической: это не всегда возможно. Во-первых, в храмах, слава Богу, есть такие многодетные мамы, у которых первые дети уже старше семи лет и могут сознательно присутствовать на службе, исповедоваться, но еще не доросли до того, чтобы быть отпущенными на Литургию заранее без родительницы, у которой младшие пребывают в возрасте несознательном и крикливом. Получается, что такая мама или приведет семейство к концу службы, из-за чего старшие останутся без должной подготовки к Причастию, или придет, допустим, к пению Херувимской со всеми старшими и младшими – собирать укоризненные взгляды.

Потом, очень трудно прийти с детьми точно к Причастию – конец службы по времени всегда немного «плавает». Летом в храм легко войти и легко выйти из него, если дитя капризничает. Но зимой стремительное выскакивание с ребенком из протопленного храма на мороз весьма чревато. Неужели мы действительно готовы оберегать свой «молитвенный покой» ценой чужого воспаления легких?

Но главная моя мысль здесь вот какая: а мамы – они вообще люди ли? Если женщине, готовой рожать детей, мы на полном серьезе рекомендуем приходить всегда только к концу службы, мы обрекаем ее на одно из двух: либо годы и годы полного отлучения от Причастия (да и исповеди тоже) – либо поспешное, скомканное, нервозное приступание к Чаше прямо с порога.

Да, можно меня обрубить фразой о том, что «послушание превыше поста и молитвы» и что долг матери – христианское воспитание детей, а всё прочее второстепенно, в том числе и собственные духовные запросы.

Но что есть христианское воспитание детей? Неужели только передача свода церковных «правил приличия»? Очень быстро на практике мамы-христианки приходят к осознанию того, что в воспитании задача-минимум – это по возможности оградить чадо от дурного влияния твоих собственных неизжитых страстей и подарить тепло любви, достаточное для того, чтобы ребенок мог познать Бога как Отца и Церковь как свою Мать. Потому что если земные отец и мать – это только раздражительность, угрюмство и крики, то в будущем слова о Небесном Отечестве выросших детей не слишком вдохновят. «Знаем, – скажут, – кто такие отец с матерью, проходили, больше не нуждаемся».

Мамы, лишенные хотя бы минимума церковной жизни, «дичают» особенно быстро. Что, кроме Чаши Жизни, может дать им обновление и силы?

Но, увы, материнство – это часто именно раздражительность и крики (да, это мой опыт, и его мало, чтобы говорить за всех, но я знаю слишком много мам, чей опыт весьма схожий). Мамы особенно быстро выдыхаются и «дичают», сталкиваясь с тем, насколько очевиднее становятся их страсти в процессе «сидения» с детьми. Мамы, лишенные хотя бы минимума церковной жизни, «дичают» особенно быстро. Что, кроме Чаши Жизни, может дать им обновление и силы?

Домашние молитвы и подвиги благочестия – это наши, человеческие усилия. Они – лишь подготовка к общению с Тем, Кто единственный властен вдохнуть жизнь и любовь в наше затрепанное грехами и бытом сердце. «Если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни» (Ин. 6: 53). И тем более не будем иметь любви, хотя бы отдаленно напоминающей ту, которую должны являть родители-христиане. Понимаем ли мы, что, пытаясь ради тишины под сводами храма, полностью выключить матерей из литургической жизни, мы «выключаем» собственное будущее – то будущее, которое сейчас растят эти матери?

Конечно, я не говорю о том, что матери каждую службу вместе со всеми детьми должны приходить к началу ради более полной подготовки родительницы ко Причащению. Но я считаю, что женщине жизненно необходимо хотя бы изредка уделять время именно для собственного участия в Литургии, продумав заранее, чем занять в храме малышей, которых часто совсем не с кем оставить. Об этом, впрочем, я уже пыталась рассуждать («Ребенок в поисках смысла»). Хорошо, когда есть возможность с кем-то оставить детей и не смущать прихожан, но возможность – объективно – есть не всегда. Зато мамы умеют ценить время. Эти редкие общецерковные молитвы будут теми просветами, между которыми в остальные дни, при согласии исповедующего священника, мать тоже сможет причащаться, даже приходя с детьми к концу службы. Душа, рассеивающаяся в «пеленочных» буднях, будет как бы подстраиваться периодически по камертону редких, но полных служб.

Немного громких слов о единстве

Конечно, последнее предложение – это вызов всем «нормальным» прихожанам, которые тоже хотели бы возможно полнее и спокойнее участвовать в богослужении, а не слушать писки и топот чад молящейся мамочки. Но дело в том, что мистическая сторона Литургии не исчерпывается таинственным соединением отдельных молящихся личностей со Христом. И уж тем более не сводится лишь к спокойному «выстаиванию» в храме для удовлетворения собственных «духовных потребностей».

Участие в Литургии, момент Причащения Телу Христову есть одновременно и момент приобщения всему соборному единству Церкви. Вдохновляюще написал об этом протоиерей Александр Шмеман: «Церковь есть восстановление единства, нарушенного, разорванного грехом, то есть себялюбием и отпадением от Бога. В ней крещеные – то есть соединенные со Христом и живущие участием в Его жизни через преломление хлеба – воссоединяются с Богом, а в Боге вновь обретают и единство друг с другом. Как же проявляется оно? Прежде всего, в деятельной любви, в которой каждый сознает себя принадлежащим всем, а всех – как принадлежащих ему…»

Нужно открыть глаза и увидеть в соседке с малышами не помеху нашим индивидуальным благочестивым интересам, а близкого человека.

Увы нам: здесь речь идет даже не о том, что хотя бы на Литургии надо найти в себе силы и мирно потерпеть ту соседку сбоку, у которой на руках дитя устроило джигитовку. Речь о том, что хотя бы на Литургии нам стоит открыть глаза так, чтобы увидеть в этой соседке не помеху нашим индивидуальным благочестивым интересам, а близкую родственницу, родного человека. А в ее «невыносимом» ребенке узреть как бы собственного внука или сына. И не просто не выгнать их куда подальше за плохое поведение, но предложить помощь, да так, чтобы мама, изнуренная стыдом за «концерт» в храме, не постеснялась ее принять…

Конечно, я понимаю, что рассуждаю так потому, что сама мама, и возможно, слишком «тяну одеяло на себя». Будь я монахиней, будь бездетной или пожилой и давно забывшей, что такое маленькие дети, я бы, наверное, «запела» по-другому.

К тому же, призывая к гуманному отношению к мамам со чадами, нужно признать и другой полюс у этой проблемы. Разновидность нашего, специфически-материнского духовного падения – это поза «Ах, смотрите: я мать-героиня, и мне все, все вокруг должны!» В таком состоянии женщина как-то отчаянно пускает любую ситуацию под откос, уже демонстративно не переживая из-за детских шалостей и агрессивно реагируя на малейший косой взгляд в свою сторону. Но, может быть, и здесь лекарство – это исповедь и Литургия, а не «Приходите, когда подрастете, – лет через пятнадцать»?..