Дети Харбина. Часть 2.
Русский из Харбина, доктор из Японии

Дети Харбина. Часть 1

Евгений Николаевич Аксёнов

Евгений Николаевич по специальности — врач-хирург, он известен не только в Японии и на Дальнем Востоке. В свое время он лечил многих звезд театра, кино, политического олимпа, приезжавших в Токио: балерину Ольгу Лепешинскую, певицу Галину Вишневскую, музыканта Мстислава Ростроповича, президента Франции Жака Ширака и многих других. Но не одних только знаменитостей лечит доктор Аксёнов; многим из его пациентов нечем даже и заплатить за лечение. Доктор — лауреат премии Эйдзи Йосикавы в области медицины; он получил эту премию первым из иностранцев, и именно за то, что в течение многих лет помогал всем, обращавшимся к нему, без исключения.

Евгению Николаевичу Аксёнову — 84 года. Он сам, смеясь, объясняет: «Я люблю свою профессию, люблю медицину и работаю в свое удовольствие. По правде сказать, некоторые думают, что мне уже пора уйти на заслуженный отдых. Но я отдыхаю на работе». Жизнь доктора достойна целой книги, может быть, даже не одной, но пока он дает многочисленные (длинные и не очень) интервью, рассказывая о своем удивительном пути — харбинца, человека, врача, христианина…

…Мы сидим с Евгением Николаевичем в светлом гостиничном номере, выходящем окнами на Волгу. Солнечный денек, доносятся звуки моторных лодок от воды, детский смех с набережной. Совсем скоро теплоход, который уплывает в Казань, заберет с собой и доктора. Коротко, но необычайно интересно он вспоминает о своем детстве в Китае, о жизни в Токио.

Саратов — красивый город, в нем чистый воздух, от Волги. Вчера осматривал окрестности — прекрасные места, много зелени. В Саратове красивая старинная архитектура: дома, церкви — все пахнет стариной, красотой. У вас храмы очень красивые — вижу, что сейчас реставрируют один (Евгений Николаевич имел в виду Свято-Троицкий собор.— Н.В.). Волга здесь очень широкая, мост такой… величественный…

Скоро в Саратове будет строиться храм во имя первого христианского миссионера в Японии, святителя Николая Японского. Эта церковь будет соединять нас, Саратов станет мне еще ближе. Если Бог даст здоровье, то я обязательно приеду, когда храм будет освящен, привезу свою семью. Как раз по этому поводу встречался с Владыкой Лонгином. Очень я ему удивился: интеллигентное лицо, приятная наружность, очень вежливый человек, добрые, умные глаза — ожидал, что он будет старичок. А оказалось — деятельный, сравнительно молодой.

* * *

Я родился в Харбине, в 1924 году. Мои родители попали в Китай с Дальнего Востока: отец, Николай Иванович, бежал из России верхом, так как был лошадник. Мама приехала поездом. У отца было пять золотых приисков, он был купцом первой гильдии.

В Харбине я провел свое детство, получил начальное образование. Мы с отцом Лазарем Новокрещеных учились в одном учебном заведении, в лицее Святого Николая (Евгений Николаевич учился в лицее с 1938 по 1942 год.— Н.В.), и оба считаем, что это была самая хорошая школа в Маньчжурии. Мы очень благодарны нашей школе — там нам дали правильное направление: научили нас быть русскими, любить Россию, быть православными. Родителям было тяжело в изгнании, им было некогда нас учить, поэтому им во многом помог лицей. Все его выпускники оказались впоследствии большими патриотами России, и абсолютно все — верующие. Вера так впиталась, что редко бывает, чтоб я не посетил церковь в воскресенье. Это удивительно, наверное, в моих летах…

В церкви при нашей школе хранилась частичка святых мощей святителя Николая Чудотворца. Уже взрослым я был в итальянском городе Бари — несколько раз; почитать святого меня научили в лицее. Наши воспитатели и учителя оказались прекраснейшими людьми. Многие из них потом, по возвращении в советскую Россию, пострадали за веру: были сосланы в Сибирь, погибли там на тяжелых работах. Царствие им Небесное.

Среди учителей было много белорусов. Были и учителя из Франции и Англии, благодаря им мы хорошо выучили европейские языки. Родители же учили нас русскому. В школе мы тоже изучали русский, а еще — китайский и японский, потом, уже в Японии, иностранным врачам со мной тяжело было конкурировать. Еще я хорошо знал латынь, поэтому на первом курсе медицинского института воспринимал ее как родной язык. Профессор, который преподавал анатомию, очень удивлялся: «Как это так — вы еще только на первом курсе, и уже все знаете!». Он, конечно, не догадывался, что я учился в лицее, где были и католические службы на латыни. К тому же там латынь была обязательным уроком — мне нравилось учить афоризмы, читать описания Древнего Рима, жизни Цезаря, войны в Галлии, прекрасные стихотворения[1]…

Учеба была в удовольствие. Очень хорошо преподавали нам русскую литературу. Классиков знаю всех, хотя не все помню… Конечно, на первом месте — Пушкин. Помните, в «Капитанской дочке»: старый военный отправляет своего сына в крепость служить и завещает: «Сын, служи верно, на службу не напрашивайся, но от службы не отказывайся»… Гений писал. И потрясающие женские образы в русской литературе: Татьяна Ларина, Соня Мармеладова, которая пошла на каторгу за убийцей… Это была наша школа, наше детство.

* * *

Встреча доктора Аксёнова на речном вокзале г. Саратова. Фото А. Леонтьева

Однажды во время каникул в лицее, когда я помогал отцу на конном заводе, к нам приехали гости из императорского японского дома, которые тоже любили лошадей, и решили посмотреть на орловских рысаков, серых в яблоках. Никто с ними разговаривать не мог — языка не знали, только я (за победу в конкурсах по японскому языку меня даже посол в миссии награждал). Главным в этой делегации был японский аристократ, дочь которого была замужем за братом императора — с ним я и познакомился. Он очень удивлялся, что где-то в китайской деревне русский мальчишка в 16 лет так хорошо говорит по-японски.

Жизненный план у меня был такой: после окончания лицея ехать учиться медицине во Францию — из нашего лицея в Парижский университет можно было поступить без экзаменов. Но к тому времени Гитлер оккупировал Францию, и мои планы оказались неосуществимыми. И когда этот японец спросил меня о планах на будущее, я ответил, что хотел бы учиться медицине, но из-за войны во Франции не могу поехать туда. Он предложил мне приехать в Японию и обещал помочь. Я не принял это за чистую монету — все это мне было сказано во время банкета, где много кушали и выпивали. «Большое спасибо»,— сказал я и обо всем забыл.

Вдруг через месяц или полтора получаю письмо, запечатанное сургучом. Открываю — там японские иероглифы. Я читал по-японски, но не очень хорошо, поэтому понес письмо своему учителю. Оказалось, что это предложение приехать в Японию — учиться медицине. Понес его в японское генеральное консульство, советоваться с консулом. Там секретарь, молодая девушка, посмотрела на письмо и сразу на второй этаж побежала, а оттуда чуть ли не кубарем с лестницы скатился консул: «Откуда у Вас это? Вам же написал родственник императора!». В Японии император воспринимается как божество. Я все объяснил, тогда консул сказал: «Удивлен этому, но — учитесь, ради дружбы между Россией и Японией в будущем». Сделали мне маньчжурский паспорт, дали японскую визу — она у меня до сих пор. И поехал я через Корею (а тогда Корея была японской территорией) на Японские острова. Перед отъездом мы с мамой на железнодорожном вокзале поставили свечи перед большой красивой иконой святителя Николая Чудотворца…

Из корейского порта Пусан я переплыл в Симоносэки. И так оказался в Японии в 1943 году. Мне было 19 лет.

* * *

Япония. Маленькие острова. Экзотика. Карликовые деревья. Японцы оказались вовсе не такими свирепыми, какими представлялись в Маньчжурии. В Китае они были оккупантами, а дома вели себя по-человечески. Японцы — дисциплинированный и довольно добрый народ.

После приезда в Токио я поступил в университет Васэда, чтобы лучше выучить японский язык. Потом произошла встреча с моим благожелателем, тем самым японским аристократом, который мне послал письмо в Китай. Он устроил меня в медицинскую академию — без его протекции вряд ли бы меня взяли: я набрал всего 43 балла из 100. А нужно было — 70. Все решил ректор — за ответ на хорошем английском поставил мне 100 баллов и взял с меня обещание учиться хорошо. Мне кажется, обещание я сдержал — учился весьма прилежно.

Я не очень способный был студент, но усердный, усидчивый. Есть одаренные люди: прочитают стихотворение два раза и все — запомнили. А я буду читать четыре раза, пять, шесть, сто раз — пока не выучу. Даже тетради и книги, когда в лицее учился, под подушку клал. Когда приходило утро, доставал их и начинал учить… Называли меня, конечно, зубрилой, но зато учителя меня уважали, я выходил на экзамены, как на парад. И если мне не ставили пятерку, то я протестовал. В конечном итоге мне даже плату за учение в лицее отменили. Государственные экзамены сдал блестяще — нескромно так говорить, но это — правда…

Денег на жизнь у меня было не очень много: перед отъездом из Харбина мама зашила небольшую сумму в карман жилетки. Когда приехал в Токио, положил их на счет в банк. Мне хватало, хотя и шла война, была инфляция. Я же стал японской «кинозвездой» — играл роли американцев, англичан, вражеских шпионов, всяких негодяев, в общем. В нескольких фильмах таким образом снялся, денег заработал. Это дало возможность скромно жить — большего, на самом деле, и не нужно было.

* * *

В Японию пришли американские войска. Я уже был на втором или третьем курсе медицинского, говорил по-английски, по-японски, по-китайски, по-русски. Меня устроили в штаб генерала Макартура переводчиком. Там я познакомился с одним американским доктором, он был русский, но родился в Соединенных Штатах. Он сказал мне: «Что Вы тут делаете? Вам надо работать в генеральном госпитале — у Вас же образование! Хоть полы мыть — но в госпитале!». И перевели меня в главный госпиталь, оккупационный. Здесь я работал библиотекарем, анализы принимал, помогал патологоанатому при вскрытиях. Понадобилось и мое знание языков: я переводил американцам рассказы о болезнях, которые в США не встречаются.

Потом арестовали военных преступников, японское правительство. Посадили их в тюрьму Сугами, а разговаривать с ними было невозможно: языка американцы не знают, японцев при переводе использовать опасно. Вот и надели на меня американскую форму — будто бы я один из американцев. Я проходил в тюрьму через все кордоны, где проверяют документы и говорят: «Свой», отдают честь.

Так я стал переводчиком японских военных преступников. И почти всех их лечил. Я ведь доктор и не имел права относиться к ним хуже из-за того, что их объявили военными преступниками, что они были ими, преступниками. Многих из них казнили, а некоторые из тех, кто получил тюремные сроки, в мемуарах своих меня упоминали как молодого доктора, умеющего говорить по-японски. Даже дети этих людей потом, через несколько десятилетий, ко мне приходили — поблагодарить.

* * *

В американской армии я пробыл семь лет. У меня были деньги, шикарная американская машина, квартира, все необходимое я мог покупать в военных американских магазинах. Финансово все было совсем не так тяжело, как поначалу. Одно время я работал в американской клинике, а потом открыл свою.

Ко мне из Китая переехали родители — через Индию, так как Япония тогда еще не была самостоятельной страной… Мама жила долго. Она умерла в 84 года, отец ушел в 79. Они похоронены на православном кладбище под Йокогамой.

* * *

Собор Воскресения Христова в Токио, «Николай−До»

В Японии в данный момент более 50 000 православных христиан — и русских, и японцев. И ничем они друг от друга не отличаются. Разве что только православные японцы молятся, сидя на корточках. И язык богослужения — японский. Во всем остальном — единство.

Обычно каждое воскресенье я шел сначала в японский православный собор Воскресения Христова, в Николай-До (его основал святитель Николай Японский, поэтому так этот храм и называют) — там Божественная литургия заканчивалась немного раньше, чем в храме на Подворье Русской Церкви. На Подворье был священник, который любил служить долго — до двух часов дня. И вот у японцев я подходил ко кресту, садился в машину и ехал в церковь Подворья. Через 15 минут я уже был на Подворье, молился и там. Однако в последнее время это стало для меня тяжеловато — зрение ухудшилось, поэтому я перестал водить машину, посещаю только Николай-До. Почему? Он величественный, очень красивый. И потом, с ним у меня связаны воспоминания о моих первых годах в Японии. Когда я приехал, никого не знал, друзей у меня не было, шла война. А в соборе было много русских. Владыка у нас был русский. И я в этом храме ощущал дивное спокойствие, особенно на вечерне.

Я уже 65 лет в соборе. Меня там считают патриархом…

Подготовила Наталья Волкова

[1] Когда Евгений Николаевич рассказывал о латыни, присутствующий при разговоре его друг Сергей Николаевич Кунцевич, с которым доктор вместе приехал в Саратов, тоже харбинец, заметил: «Надо сказать, что Евгений Николаевич окончил лицей с серебряной медалью. В том выпуске с золотой никого не было. Знания его были капитальными!».