Кому на Руси жить?

То, что случилось с нашей страной в XX веке, даже современников поражает масштабностью и радикальностью произошедшего. Дважды государственный строй менялся коренным образом, дважды мировая война уносила миллионы жизней, и к этому — множество «мелких» военных конфликтов. У будущего историка может сложиться впечатление, что прошедший век в России — это одно большое несчастье. И если у других стран были периоды спокойной жизни, развития, накопления сил, то у народов нашей страны напряжение сил было настолько велико, что кажется — россияне надорвались. Причем не кто-то конкретно лишился сил (потому что очевидно, что старшие поколения трудились гораздо более нынешнего), а у народа как такового пропала воля к жизни... Так ли это? Об этом размышляет иеромонах Дорофей (Баранов), в недавнем прошлом настоятель одного из сельских храмов Саратовской епархии. Его наблюдения за жизнью в деревенской глубинке, искренние, честные, наполнены болью и заставляют каждого задуматься о том, что ждет нашу страну в будущем.

Уныние

В центре экономической и общественной жизни (в Москве ли, в Питере или любом крупном городе) такие мысли могут посетить только отчаянного исторического пессимиста, но стоит сделать небольшой шаг в сторону, в пресловутое «замкадье», и как бы вываливаешься на полном ходу из веселой, бойко летящей тройки и остаешься один среди безмолвной холодной пустыни. Имя этой пустыни — уныние. Когда оно поражает одного человека — это большая духовная проблема, смертный грех, который сначала очень быстро умерщвляет душу, а затем (если все очень плохо) и тело. Если же уныние стало привычным состоянием многомиллионного народа, то он тоже умирает, только не так скоро — всего лишь по миллиону в год.

Уныние разобщает человека с Богом, делает его бесконечно одиноким, и уже одиночество, в свою очередь, доводит до крайней степени уныния. Отчаявшийся человек уже не понимает, не слышит молитву Христа о Церкви: да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино… (Ин. 17, 21). И вместо единства «мы» остается только одиночество «я», поэтому все окружающие, даже близкие люди, воспринимаются как что-то чужеродное, как враждебное «они», постоянное посягающее на обособленность унывающего «я». Если удастся внимательнее вглядеться в обычную жизнь, то можно увидеть, как дряхлеют и отмирают народные мышцы, как людская общность, потерявшая какое-либо общее дело, распадается на отдельные атомы «я», и уже подвергнувшаяся тлению уныния становится совершенно не способна не то что сделать, а даже захотеть что-либо сделать вместе.

Когда-то Обломов возмущался тому, что его «жизнь трогает», ныне же, наверное, он без труда нашел бы у нас такое место, где жизнь совершенно оставила бы его в покое. Небольшая деревня, около двухсот домов, в двадцати километрах от крупного, почти миллионного, областного центра. Большинство жителей уезжают утром работать в город, потому что вся работа на селе полностью уничтожена (не без их участия) в «лихие» девяностые. Совершенно случайно, хотя правильнее сказать — по действию Промысла Божия, начинает наезжать в деревню священник: послужить водосвятный молебен по большим праздникам, пообщаться с народом. Раз за разом, слово за слово выясняется, что все вообще-то были бы рады, если в деревне появится храм, свой священник и дружный приход.

И вот наконец было созвано общее собрание: в Доме культуры собралось человек двести, представители администрации, заинтересованный и просто любопытствующий народ. В зале стоит всеобщий радостный гул, настроение у всех приподнятое, потому что понятно — на наших глазах творится история. Приезжий батюшка, крайне воодушевленный одобрительными взглядами, произносит пламенную речь, завершая ее бодрым призывом: «… давайте же, как когда-то на Руси, всем миром начнем строить храм Божий!». Повисает напряженная пауза, и зал хором выдыхает: «Стройте!».

Грех

Сейчас принято говорить о том, что наше общество крайне атомизировано: живут рядом друг с другом люди, как отдельные атомы, и никак не получается у них соединиться во что-то цельное, в вещество, которое уже можно было бы назвать народом. Как и чем живут люди, нас окружающие? Бывает так, что есть рядом человек, ты встречаешь его каждый день, может быть, перекидываешься парой слов, но он тебе абсолютно не интересен. И когда такой человек исчезает — заболевает, попадает в безвыходное положение, наконец, умирает,— то чувствуешь некое облегчение: вот была какая-то гипотетическая ответственность за ближнего, может, даже христианская совесть обличала за отсутствие деятельной любви, а теперь — все! — нет человека, нет проблемы. Но почему-то после этого так жжет совесть…

В той же пригородной деревне жила-была бабушка по прозвищу Монашка. Когда все же было принято решение о создании прихода и строительстве храма, священник начал приезжать в деревню регулярно. На молебны и общие собрания (в Доме культуры) все время приходила Монашка, и поначалу даже ее имя оставалось для многих неизвестным. Согбенная старушка, плохо одетая, с очень располагающим к сочувствию выражением лица, она все время пребывала в печально-радостном состоянии, скорбь в ее жизни была настолько сильна, что потеряла уже свою силу, только застыла в глубине не по-старчески живых глаз. В какой-то момент Анна (так она просила себя называть) стала приходить заметно реже, и прихожане попросили священника сходить к ней домой: узнать… Монашка жила, без преувеличения, в настоящей землянке (очень ветхая мазанка была под самую крышу засыпана землей и мусором), и с первых ступеней порога, ведущего вниз, в подземелье, возникало ощущение, что не выйдешь оттуда без сильнейшего душевного потрясения. Человек, Анна-монашка, умирал совершенно один, в тяжких физических страданиях, в невыносимых, даже в течение получаса, условиях, и удивительнее всего было то, что в этой смерти не было отчаяния и ужаса, но была пронзительная обида на людей, на равнодушие, на несправедливость такого положения вещей.

Ужас

Любой грех, если человек коснеет в нем, закрепляясь и размножаясь, как штаммы смертельных бактерий, приводит зараженный организм в ужасное, отталкивающее нечеловеческое состояние. От трупа нормальный человек инстинктивно отворачивается с отвращением. Но когда смердит целое общество, ты с ужасом взираешь на это и никуда не можешь убежать, потому что сам находишься внутри.

Спустя год после смерти Монашки случилась в деревне еще одна необычная смерть. Паренек рос в пьющей семье. Мать постоянно устраивала дома попойки, хата находилась в ужасающем состоянии; никакого будущего у вчерашнего школьника, кроме как присоединиться к пропивающей жизнь старшей компании. Мальчик, чтобы хоть что-то изменить в своей жизни, решается на отчаянный поступок: он имитирует самоубийство, делает это неоднократно и разными способами. Однако привлечь внимание к себе таким образом ему не удается. Более того, новые попытки обсуждаются окружающими с бесстрастностью натуралиста, наблюдающего за борьбой за существование в мире насекомых. Наконец очередная попытка случайно, трагически становится последней. Каким-то образом мальчишка умудряется повеситься на ручке двери. Соседи и вдруг откуда-то взявшиеся родственники облачаются в черное; в абсолютно пустой комнате стоит гроб с юным удавленником, а рядом на скамье лежит все так же пьяная мать…

Фарс

За один из прошедших годов в совершенно типичной, затронутой нами, пригородной деревеньке умерло не своей смертью шесть или семь вполне работоспособных мужчин в возрасте около 40. Причины смертей, в основном, связаны с принципиальным пьянством. Это и смерть на пожаре после пьянки, и смерть в пруду после того же, и смерть от мороза при попытке добраться до дома, и даже такая «непостыдная» кончина, как остановка сердца после чрезмерного употребления алкоголя при проводах друга, покинувшего мир одним из выше перечисленных способов. Но не менее дико проходят в деревне похороны после подобных случаев. Товарищи усопшего являются среди родственников и соседей, и, видимо, лучшие из них снаряжаются в похоронную команду, задача которой — заранее выкопать на просторном сельском кладбище могилу и дожидаться рядом с ней прибытия похоронного поезда. Конечно, приглашается священник; начинается прямо у могилы (храм еще не был достроен) чин отпевания, и в этот же момент вдруг начинается несвоевременный дождь. Батюшка старается поскорее закончить, потому что народ заметно волнуется и как-то унывает от промозглого холодного ливня. Но последнюю точку в этом скорбном ритуале поставил все-таки не священнический возглас «Во блаженном успении…», а неожиданно появившаяся «на сцене» похоронная команда. До того вусмерть пьяных мужичков никто не замечал и они мирно посапывали за столиком и под ним у соседней могилы. Вдруг один из компаньонов резко поднялся, направился к могиле, видимо, решив, что пришло время, и после неудачной попытки схватиться за лопату головой вниз нырнул в довольно глубокую могильную яму. Раздался истошный вопль, его товарищи бросились (кто-то на четвереньках) выручать друга, и один из них отправился туда же. Среди всеобщего переполоха, суеты и неуместно дикой в эту минуту возни совершающий службу иерей поднял глаза в небо, чтобы деликатно отстраниться от происходящего, по лицу его катились то ли капли утихающего дождя, то ли слезы, и неожиданно для себя запел во множественном числе: «…вечный покой подаждь, Господи, рабам Твоим…».

«Хлеба!..»

Храм опустился в деревню как инопланетный корабль — совершенно непохожий ни на что земное в радиусе десяти километров. Он принес с собой новую форму жизни, и очень вовремя, поскольку старая форма исчерпала себя полностью (смотри выше). Споры этой новой жизни потихоньку разносятся по округе и поселяются в самых податливых и простых душах — в стариках и детях. И если первые все же готовятся к тому, чтобы умереть, дети готовятся жить. В России всегда была проблема со сменой поколений, казалось, что те, кто придет на смену, должны быть совсем другими людьми: деятельнее, умнее, честнее, лучше… Но на практике часто получалось наоборот: «богатыри — не вы!». Но, наверное, сейчас все зашло уже слишком далеко: или же новое будет лучше, или уже не будет ничего.

Смутная надежда хоть на что-то неожиданно ворвалась в пока еще не заполненный народом сельский храм. Девчушка около двух лет, но уже бойкая и говорливая, после нескольких первых причастий в своей жизни в очередной воскресный день вырывается из родительских рук на подходе к храму, влетает в него, и среди литургического мерного слога раздается резкий и звонкий детский вопль: «Хлеба! Дайте мне хлеба!!!».

Псковская митрополия, Псково-Печерский монастырь

Книги, иконы, подарки Пожертвование в монастырь Заказать поминовение Обращение к пиратам
Православие.Ru рассчитывает на Вашу помощь!
Комментарии
Павел 7 октября 2012, 03:33
Да всё проще - никого у русского народа не осталось кроме Бога и не на кого больше надеяться. Никто ему больше не поможет. И тот кто Его примет тот спасётся, причём не в духовном даже смысле - а в чисто физическом. И поэтому так много врагов этого, и поэтому так важно то что вопреки всему священник этот что-то делает. Будет у народа русского Вера Православная - будет и народ. А остальные или вымрут или ассимилируются и через пару поколений забудут что такое русский вообще.
Юлия 5 октября 2012, 11:57
Бог в помощь!
Леван 3 октября 2012, 18:57
Бог в помощь Вам, отец Дорофей, сил и терпения!
Мария 3 октября 2012, 13:37
о.Дорофей, Спаси Господь!
Статья хорошая, правдивая, отрезвляющая.

Сергей, снимите розовые очки. Или побывайте в российской глубинке. Как-то Вы шустро осудили всех этих людей, посчитав их не невинными страдальцами, а закономерно получающими по заслугам. По-вашему получается закономерен итог жизни того мальчика, сына пьющей женщины? И ветераны войны и труда, доживающие свой век в голоде и холоде, видимо так же получили такой итог своей жизни за заслуги. Перед Отечеством.
Бабин Павел 3 октября 2012, 13:35
Если я правильно понял написанное, то разделяю позицию о.Дорофея, что жизнь наша взаимозависимая, как и Литургия- общее дело. Разделяю, соболезную и благодарю за Слово, о.Дорофей.
Сергей, сказав "если то о чем Вы пишите имело место, лишь закономерный итог жизни описываемых Вами людей" вы безошибочно попросили "Ваших молитв" у человека, с чьим миросозерцанием вы не согласны, но чье милосердие и надежда проникли мне в душу.
Иринка 3 октября 2012, 13:31
Нет здесь никакого самоедства и нехорошества! Хорошая статья. Вы правы, Сергей, описанные батюшкой нищета, пьянство, нелепые смерти встречаются во все времена и во всех селениях.
А то, что в деревеньке храм всё-таки построили, приход собирается, люди деток в храм ведут - вот что научает, греет душу, да и просто радует!!!
И никакого уныния.
Спаси Вас Господь!
Андрей 3 октября 2012, 12:17
Спасибо, о. Дорофей! Об этом обязательно надо говорить, писать кричать. Молчание преступно!
Сергей 3 октября 2012, 06:38
Уважаемый отец Дорофей. Такой нехорошей статьи давно не встречал, разве только в мирских СМИ. То что Вы описали, не более как отражение Вашего миросозерцания. Следует ли отображать то, что случается во все времена и во всех селениях? От Вашей статьи несет самоедством, а не желанием покаяния. Перестаньте быть "мухой", и ишите мед даже на свалках. Вам как монаху, должно быть известно, что вердце человека Господь ощичает через страдания, и эти страдания приносят нужный результат при добровольном их принятии. В наше время, невинных страдальцев практически нет. Так что, если то о чем Вы пишите имело место, лишь закономерный итог жизни описываемых Вами людей. Наш Отец лучше нас знает кому какое лекартство полезнее. Чаще всего оно горькое. Не унывайте. Простите за мои слова и прошу Ваших молитв. Сергей.
Здесь вы можете оставить к данной статье свой комментарий, не превышающий 700 символов. Все комментарии будут прочитаны редакцией портала Православие.Ru.
Войдите через FaceBook ВКонтакте Яндекс Mail.Ru Google или введите свои данные:
Ваше имя:
Ваш email:
Введите число, напечатанное на картинке

Осталось символов: 700

Подпишитесь на рассылку Православие.Ru

Рассылка выходит два раза в неделю:

  • Православный календарь на каждый день.
  • Новые книги издательства «Вольный странник».
  • Анонсы предстоящих мероприятий.
×