Серебро гóспода моего,
или Динамиту, господá, динамиту

К. Малевич. Эскиз декорации оперы «Победа над Солнцем». Деймо (действие) 2, картина 6. 1913 г.

И вновь с анализом событий начала прошлого века возникает некое ощущение движения по кругу, причем по нисходящей траектории.

Итак, на протяжении всей советской эпохи, в качестве пропаганды успехов большевиков использовалось сравнение с 1913 годом. Это был последний предвоенный год в истории Российской Империи , ставший одновременно последним мирным годом перед наступлением десятилетий большевистского кошмара. И это был рубеж невероятного экономического подъема России, который большевики так и не смогли до конца преодолеть, несмотря на индустриализацию, рабский труд и репрессии.

И всё же, несмотря на экономический подъём, в стране уже в полную силу шли апостасийные процессы, которые неумолимо влекли её в пучину безбожия. Эти процессы одновременно проходили как в культуре, так и в общественной жизни, они взаимно катализировали друг друга и были неразрывно связаны между собой.

Однако, мне хотелось бы чуть подробнее остановиться на конкретных явлениях, которые показывают нам предельно оформившуюся, на тот момент, духовную антиномию. Она пролегла в эти бурные годы глубокой трещиной, своей причудливой траекторией разделившей русское общество, культуру и даже Церковь. Эта траектория трагического раскола вновь проявляется в наши дни, обнажая старую духовную травму. При этом метафизическая и духовная пропасть пролегла вовсе не между хорошими и плохими, не между добрыми и злыми, не между верующими и неверующими – а теми, кто остался верен Христу, Его Церкви и России, и теми, кто совершил осознанный и деятельный выбор в пользу богоборческих сатанинских сил, её разрушивших.

Но несмотря на то, что последние составляли абсолютное меньшинство народа, их бурная общественная, культурная и «религиозная» деятельность в значительной степени формировала фон эпохи.

Это был круг околоцерковной интеллигенции, писателей, художников, философов. В разное время к нему принадлежали и Брюсов, и Белый, и Мережковский, и Соловьев, и Бердяев, и будущие священники В. Свентицкий и С. Булгаков.

Помимо «духовных поисков» и философских экспериментов, здесь вовсю процветали оккультные и эзотерические практики.

Конечно потом, когда случилась революционная катастрофа, многие люди из этого круга осознали духовную опасность таких опытов, воочию увидев, к чему они привели. Некоторые из них бежали от большевистского пленения, другие приняли мученическую кончину от рук богоборцев.

А иные же, наоборот, в той или иной форме стали служить новой власти и были съедены этим левиафаном как только выполнили свою функцию. Такая участь коснулась, например, многих авангардистов, которые в первые годы советской власти стали комиссарами от культуры.

Матюшин, Крученых, Малевич

Эти, казалось бы случайно вырванные из исторического и культурного контекста факты и явления, на самом деле имеют глубокую метафизическую связь, которая не только скрепляет их между собой, но и объединяет невидимыми духовными нитями то романтическое для некоторых и катастрофическое для России время – с беспокойными реалиями нашей сегодняшней жизни.

Нужно сказать, что меня уже не раз упрекали в якобы надуманных исторических и культурных параллелях, добавляющих элемент излишнего драматизма в нашу и так не простую жизнь. Что ж, в этих упреках есть доля правды, но, к сожалению, она содержится вовсе не в том, в чем видят её оппоненты.

Дело в том, что модернисты и революционеры тех лет были действительно серьезными и во многом страшными фигурами. Они не скрывали своего богоборчества, они шли на штурм «устоев» и «традиций» с открытым забралом. Это были восставшие демоны, не скрывающие своих лиц под балаклавами и не обладающие поддержкой влиятельной прессы, фондов и правозащитных организаций. Сегодняшние же бунтари – это скорее «недотыкомки», мелкие сетевые бесы.

Вновь предвидя возмущенные обвинения в передергивании исторических фактов и «очернении» «священного предания» отечественной культуры, попробую пояснить это утверждение на примере вышеупомянутых явлений.

А. Крученых. Взорваль. 1913. - Н. Кульбин. Обложка

Эта гораздо более рафинированная, по сравнению с грубоватыми и, зачастую, прямолинейным авангардом эстетика, проникла во все поры русской культуры. Эзотерикой, оккультизмом и построенном на этом фундаменте символизмом, было безоглядно увлечено «образованное» и «свободомыслящее» общество. Ни один богемный вечер не проходил без декламаций стихов бледных от переполнявших их потусторонней «духовности» поэтов, без сеансов спиритизма и теософских диспутов.

Болезнь проникла и в среду церковной интеллигенции, рождая причудливые богословские идеи.

Более того, на этих встречах в теософских и антропософских закрытых обществах все чаще стали появляться священнослужители и епископы. В 1908 году Святейший синод своим декретом даже вынужден был запретить православным священникам и иерархам участвовать в деятельности подобных обществ и поддерживать их.

И вот сегодня мы вновь видим проснувшийся интерес к таким оккультным «духовным» упражнением в культуре в церковной среде. Совсем недавно, например, состоялся концерт слегка переработанного творчества БГ, нашего современного «Брюсова», в исполнении Синодального хора.

Однако в отличие от Б. Гребенщикова, который в перерывах между инициациями у необуддистских гуру делает благосклонные замечания в адрес Православия, настоящий Брюсов никогда не скрывал своих оккультных опытов и связей с темными силами. Его жизнь и смерть явились свидетельством онтологического родства с этими силами, питавшими его творчество.

В связи с этим очень характерен эпизод из   воспоминаний писателя Александра Тришанова о похоронах Брюсова: «В одной семье на обед собралось большое общество. Вокруг сидящих вертелась девушка, Машутка или Марфутка, только накануне приехавшая из деревни, очень непосредственная, чистая душа. В это время всех привлекло какое-то оживление и движение за окнами «Машутка, – сказал кто-то из сидевших женщин, – сбегай скорей, посмотри, что там на улице». Через минуту влетела испуганная девочка. «Ой, тетеньки, – закричала она, – там гроб несут. А покойник не в гробу лежит, а идет перед гробом. Руки прижатые, а лицо – черное, черное…» В это время вошел новый гость, когда его попросили объяснить, что же такое происходит на улице, он ответил: «Там по нашему переулку сейчас проходит похоронная процессия. Хоронят Валерия Брюсова».

Брюсов, который по словам близко его знавшего Ходасевича, «занимался оккультизмом, спиритизмом, черной магией»[1] вполне откровенно называл своего бога – Астартой.

Наш сегодняшний «символист» и кумир творческой интеллигенции Б. Гребенщиков – это уже дитя эпохи Нью Эйдж. Несмотря на свое очевидное онтологическое родство с оккультной «духовностью» теософского плана с реминисценциями из каббалы, практикуемой символистами, он гораздо более обтекаем и интеллектуально неуловим. Слыша проникновенные слова про «серебро господа моего», мы прекрасно понимаем что широта трактовок здесь простирается от восточной эзотерики до вполне языческого синкретизма.

Таким образом прослеживается явная трансформация культурного феномена серебряного века, получившего прививку постмодернизма и массовой культуры, обмельчавшего и опошлившегося, но при этом не изменившего своей сути.

Также не менее очевидна историческая перспектива еще одного события, которому совсем скоро исполнится ровно сто лет.

Речь идет об опере «Победа над солнцем».

Крученых был автором текста, Матюшин – музыки, Малевич – декораций, но все они были одержимы общей идеей расправиться со всеми символами Божьего творения, преодолеть мир «трехмерного пространства, кажущегося, каплеобразного времени и трусливой причинности».[2] Вместо такой «трусливой причинности» и солнечного света (солнце в пьесе запирается в бетонный бункер), «храбрые» богоборцы организовывают новую жизнь. По сценарию оперы, ее символизирует дом, окна которого смотрят внутрь (солнца ведь уже нет), в нем запрещены часы и уничтожена разница между добром и злом. Этот сатанинский сюжет, казавшийся загадочным современникам, полностью реализовался в России несколькими годами позже.

В основе оперы лежала, в том числе, идея, проходящая красной нитью через весь русский авангард, состоящая в том, что язык должен быть отделен от предмета, который он описывает. Становясь, таким образом, беспредметным, он выходил за рамки сознания в область бессознательного и становился «заумным». И если Малевич работал таким образом с изобразительным языком, то Крученых исследовал язык как лингвистический феномен, результаты его опытов, произведенные над ним, представляли собой не то шаманские заклинания, не то шизофренический поток сознания. В реальности же эти опыты соответствовали магическим оккультным практикам, ведущим к контактам с потусторонними темными духами, с целью подчинить их себе и с их помощью добиться власти в культуре и над культурой.

И сегодня авангард, трансформировавшись в современное постмодернистское искусство, прочно захватил власть в современной культуре. Он оброс серьезной инфраструктурой, фондами, институциями, музеями и получил полную легитимность.

Д. Бурлюк

Однако не такие сегодняшние «бунтари», совсем не такие. Они окружены благожелательной прессой, на их стороне влиятельная «прогрессивная» общественность, они встроены в интернациональный контекст. Их революция безопасна как компьютерная игра, но при этом не менее разрушительна. Они всегда готовы плюнуть в русскую историю, в «мракобесную» Церковь, но только сквозь прорезь балаклавы, или, еще лучше, в интернете. Но они не готовы идти на страдания, как террористы шедшие на страшные преступления.

Конечно, они тоже хотят разрушить все то, что еще осталось от ненавистной им «архаичной» России и в первую очередь Русскую Церковь, но при этом избегая жертвы не только своей жизнью и свободой, но даже и привычными удобствами.

Как уже было сказано, те далекие, и в то же время такие близкие события происходили на фоне небывалого экономического подъёма России. И связан он во многом был с великим общественным и политическим деятелем – Петром Аркадьевичем Столыпиным. Вектор его реформ был абсолютно противоположен преобладающему апостасийному вектору в культуре и общественном сознании. Ставшее уже хрестоматийным высказывание Столыпина: «Вам нужны великие потрясения, нам нужна Великая Россия» – ясно маркирует эту духовную пропасть в национальном бытии. И неизбежно такая фигура оказалась приговорённой набирающим обороты механизмом по разрушению России. Именно поэтому тот выстрел, сделанный в городском Киевском театре в 1911 году полит-футуристом Мордко Богровым выходит, на мой взгляд, за рамки столь распространенного в то время террористического убийства. Также, как и страшное убийство последнего русского императора со всей семьей, оно является глубочайшей раной, полученной Россией в начале прошлого века.

Сто лет назад все темные силы, исподволь существовавшие в непростой русской жизни, объединились в своей деятельной ненависти к исторической России, к Церкви и к русской христианской культуре, придав разрушительному вектору небывалое ускорение. Именно тогда русской культуре и русской истории был нанесен роковой удар от которого мы до сих пор не можем оправиться.

Вы говорите, что та эпоха ушла и мир изменился?

Да, с тех пор прошло столетие страшного большевистского катка, уничтожившего большую и, увы, лучшую часть русского народа.

Да, современные революционеры – это уже не восставшие из преисподней демоны, а «интернет-хомячки».

Да, современные авангардисты – не бунтари одиночки, а мелкие сетевые глумливые провокаторы.

Да, современные государственники, увы, – совсем не Столыпины, а серые чиновники с бегающими глазами.

Но Россия, ведь все та же, хоть она измучена и изранена нашим безразличием и трусостью, изнемогая под грузом гниющего постсоветского антирусского монстра, по-прежнему цепко держащего нас в своих руках.

Поэтому пора совершить общенациональное духовное усилие и провести черту над столетним кошмаром, вернув Россию себе и нашим детям.

Ибо «Кто взыдет на гору Господню? Или кто станет на месте святем Его? Неповинен рукама и чист сердцем, иже не прият всуе душу свою, и не клятся лестию искреннему своему» (Пс. 23.3:5).